Айзек Азимов - Фантастическое путешествие II

Ему было знакомо это чувство. Но сейчас оно не было таким острым

Да, он был подавлен и разочарован, но не так, как тогда. Он помнил все: эксперименты, которые обнадеживали, но окончательно ничего не подтверждали; коллеги, которые улыбались и кивали, но не верили его выводам.

Он наклонился вперед и сказал:

— Юрий, обратите внимание на эритроциты: они движутся вперед вполне размеренно — один за другим. Пока движение эритроцитов не нарушается, с нами все в порядке.

Дежнев сказал:

— Кроме того, я постоянно слежу за температурой крови. Если бы Шапиров умирал, она бы понизилась. Сейчас же она нормальная.

Конев хмыкнул, словно презрительно отметая утешения, но Моррисону показалось, что он стал спокойнее.

Альберт откинулся на спинку сиденья и закрыл глаза. Он спросил себя, хочет ли есть, и решил, что нет. Потом задался вопросом: а не переполнен ли мочевой пузырь? Тоже нет. Но большого облегчения это не принесло. Любой может не есть в течение определенного времени, но переполненный мочевой пузырь не оставляет такой свободы.

Ему вдруг показалось, что Калныня что-то сказала ему, а он не слышал.

Он повернулся к ней:

— Извини, что ты сказала?

Калныня удивилась:

— Это вы меня извините, я сбила вас с мысли.

— Эта мысль стоила того, Софья. Прошу прощения, я был невнимателен.

— Я хотела спросить, что вы делали, когда анализировали излучение мозга. Я имею в виду в отличие от других исследователей. Почему нам было необходимо... — она замолчала, явно не зная, как продолжить.

Моррисон без труда уловил:

— Вы хотите спросить, зачем меня нужно было силой тащить сюда, отрывать от родины?

— Я рассердила вас?

— Нет. Я не думаю, что это была ваша идея.

— Конечно, нет. Я ничего не знала об этом. Поэтому я й спрашиваю. Я ничего не знаю о ваших исследованиях поля, кроме того, что это — электро-нейтральные волны и что наиболее сложной и важной частью излучения была электроэнцефалография.

— В таком случае, боюсь, я не смогу сказать вам, что особенного в моей концепции.

— Значит, это — секрет? Я так и думала.

— Да нет, не секрет, — рассердился Моррисон. — В науке нет секретов, во всяком случае, их не должно быть. Но есть борьба за приоритет. Поэтому ученым приходится быть осторожными в высказываниях. Это касается и меня, но не в данном случае. Я не могу рассказать, потому что у вас нет необходимой базы.

Поджав губы, Калныня, видимо, все уже сказала:

— И все же, вы не могли бы рассказать хоть в общих чертах?

— Постараюсь, если вас устроят элементарные выкладки. Боюсь, я не смогу должным образом описать поле в целом. То, что мы называем излучением мозга, представляет собой конгломерат всех видов деятельности нейронов: чувствительные восприятия различного качества, раздражения мышц и желез, механизмы возбуждения, координации и так далее. Среди всего этого разнообразия есть и волны, которые порождаются созидательной, творческой мыслью. Вычленить эти скептические волны, как я назвал их, из общей массы невероятно трудно. Организм делает это без труда, а мы, бедные ученые, пребываем в полной растерянности.

— Мне это не трудно понять, — сказала Калныня. Она улыбалась и выглядела довольной.

«Она замечательно хорошеет, — подумал Моррисон, — когда ей удается избавиться от меланхолии».

— Я еще не дошел до сложностей.

— Тогда продолжайте...

— Около двадцати лет назад было открыто явление, которое раньше считалось случайным компонентом волны, так как ни один из исследователей не мог засечь его из-за совершенства применяемых приборов. Сейчас мы называем его «мерцание». Это — очень быстрая осцилляция, имеющая переменную амплитуду и интенсивность. Вы, конечно, догадываетесь, что не я это открытие сделал.

Калныня улыбнулась:

— Думаю, двадцать лет назад вы были слишком молоды для открытий.

— Я тогда был студентом, сделавшим открытие, что молодые женщины не лишены привлекательности. Обнаружить это, без сомнения, тоже очень важно. Наверное, открытия подобного рода происходят не один раз в жизни. Но я увлекся.

Многие предполагали, что «мерцание» может представлять собой отражение мыслительных процессов мозга. Но никто не смог доказать это. Явление появлялось и исчезало — ученые то обнаруживали его, то нет. В конце концов пришли к общему мнению, что это — артефакт, явление, вызванное тем, что приборы оказались слишком тонкими для тех измерений, которые проводились, и в результате зафиксировали какие-то помехи.

Я же был уверен, что это не так. К тому времени я уже создал компьютерную программу, которая позволяла выделить «мерцание» и продемонстрировать, что оно всегда присутствует в излучении мозга. Я проводил опыты с животными, которые были слишком опасны для человека, и использовал их результаты для дальнейшего усовершенствования программы.

Но чем совершеннее становился анализ и чем более важными я считал результаты, тем меньшее количество ученых могло продублировать опыты. В результате — они все более упорно настаивали на ошибочности моих выводов, полученных в ходе экспериментов над животными.

Но даже выделение «мерцания» из общей волновой структуры не доказывало, что оно является порождением абстрактного мышления.

Я увеличивал мощность приборов, усиливал «мерцание», модифицировал программу снова и снова, пока не пришел к выводу, что действительно имею дело с абстрактным мышлением, со скептическими волнами. Но уже ни один человек не мог повторить моих опытов. Некоторым я даже позволил воспользоваться своей программой и компьютером — почти такими же, как я использую сейчас. Но у них ничего не вышло.

Калныня слушала его с серьезным выражением лица:

— Как вы думаете, почему никто не сумел повторить ваши эксперименты?

— Самое простое объяснение, — все дело во мне, что я не вполне нормальный, если не сумасшедший. Думаю, некоторые мои коллеги объясняли все именно так.

— Вы считаете себя сумасшедшим?

— Нет, Софья. Но иногда и я начинаю сомневаться. Видите ли, после выделения скептических волн и их усиления человеческий мозг сам Может стать принимающим прибором. Волны могут передавать мысли человека, объекта исследования, другому человеку. Мозг, естественно, является очень тонким приемником — и в то же время совершенно индивидуальным. Если я усовершенствовал свою программу таким образом, что мог воспринимать волны лучше, значит, я приспособил ее к своему собственному, уникальному мозгу. Но для мозга других людей все это совершенно неприемлемо. Это как в живописи. Чем ближе изображение к оригиналу, тем меньше оно похоже на других. Так же и здесь: чем больше моя программа соответствовала моей индивидуальности, тем меньше она подходила для кого-то другого.