Вадим Проскурин - Восемь дней Мюллера

— Ох, — сказал Мюллер. — Я уже устал ждать, когда придет время. Только и делаю, что жду. Был ребенком — ждал, когда вырасту, потом стал ждать, когда закончу школу, потом когда институт закончу, а потом что будет?

— Это уже от тебя зависит, — сказал Птааг. — Твоя судьба в твоих руках, ты сам выбираешь себе приключения. Ты их, кстати, много уже набрал, судьбы на две хватит, если не на три. И это еще не все.

— В смысле не все? — переспросил Мюллер. — Намекаешь, что во взрослой жизни маразма меньше не будет? А что меня ждет во взрослой жизни, ты знаешь? Ну, получу я этот гребаный диплом, что потом?

— Жену заведешь, — сказал Птааг. — Дети пойдут. Найдешь себе дело какое-нибудь, чтобы не скучно было.

— Какое еще дело? — возмутился Мюллер. — Может, ты еще скажешь, что я буду медициной на жизнь зарабатывать?

— Зарабатывать на жизнь тебе не придется, — сказал Птааг. — Если не случится ничего неожиданного, деньгами ты будешь обеспечен до самой смерти. А вот со скукой бороться юудет непросто… А почему ты не хочешь заняться медициной? Девчонки сидят на лекциях и не стесняются, а ты переодеться в простолюдина стесняешься. А это забавно!

— Ерунду говоришь, — сказал Мюллер и вздохнул. — Слушай, может, я ту траву не выбросил? Может, я из той стены не убегал? Может, я скурил ее всю прямо на месте, и теперь меня плющит, а Ким сидит рядом, его тоже плющит, и никакие стражники нас не спалили, а все привиделось?

— Неправдоподобно, — покачал головой Птааг. — Вселенная подобных раскладов не любит, старается избегать. Думаю, мы с тобой сейчас в основном потоке реальности.

— Разве боги существуют в основном потоке? — спросил Мюллер. — Разве они не создают свою особую реальность?

— Когда как, — ответил Птааг.

— А ты вообще существуешь? — спросил Мюллер.

— Существую, — ответил Птааг.

— А почему ты так уверен? — спросил Мюллер.

— Потому что я мыслю, — ответил Птааг. — Мыслю — значит, существую.

Мюллер не нашелся, что ответить на это. Некоторое время они молчали, затем Мюллер задвигал желваками, закряхтел, застонал и стал ругаться. А потом воскликнул горестно:

— Ну за что мне такое наказание! Как мне жить теперь, когда я лучшего друга предал? Зачем ты позволил им его схватить?!

— А что мне оставалось делать? — пожал плечами Птааг. — Ты просил спасти тебя, а не его. Тебя я спас, все нормально.

— Это ненормально! — возмутился Мюллер. — Что тебе стоило спасти и меня, и Кима одновременно?

— Я не Митра, чтобы спасать всех, — сказал Птааг. — Я не всемогущ. Радуйся, что получилось хотя бы так. Ты ведь легко отделался, я тебе говорил, что ты с огнем играешь?

— Не говорил!

— Да ну? — удивился Птааг. — А ведь верно, не говорил. Думать думал, но не говорил. Значит, сейчас скажу. Видишь ли, дорогой мой юноша, тяга к приключением — дело хорошее, но в меру. Все хорошее хорошо в меру, и тяга к приключениям в том числе. Кто ищет приключений без меры, рано или поздно доиграется. Вы с Кимом уже доигрались, ты спасся благодаря мне, а он не спасся. В следующий раз ты тоже не спасешься.

— Так мне теперь положено жить уныло, как обычному серому обывателю? — спросил Мюллер.

— Тебе решать, — ск другом конце цепи гиря.

— А гиря зачем? — не понял Мюллер.

— Чтобы не убежал, — объяснил Птааг. — Рабам, склонным к побегу, на ногу надевают гирю на цепи.

— Я никогда не стану рабом! — воскликнул Мюллер.

— Значит, станешь обывателем, — кивнул Птааг.

Некоторое время они молчали, затем Мюллер спросил:

— Ты сможешь спасти Кима?

— Смогу, — кивнул Птааг.

Мюллер просиял лицом и воскликнул:

— Так чего ж ты мне мозги конопатишь? Я-то думал, он теперь навеки в рабстве… Когда он вернется?

— Никогда, — сказал Птааг. — Я не буду его спасать. Могу, но не буду.

— А если я попрошу? — спросил Мюллер.

— Все равно не буду, — ответил Птааг. — Не всякая твоя просьба приказ для меня.

— А почему ты являешься, когда я прошу? — спросил Мюллер. — Всякий раз, когда ты нужен, ты приходишь. Почему?

— Ты все поймешь в свое время, — ответил Птааг. — А пока оно не пришло, живи без понятия. Будешь знать слишком много — жить станет слишком скучно. Настолько скучно, что захочется покончить с собой. А вот если ты не узнаешь того, что пытаешься узнать так настойчиво, жизнь твоя будет пусть не слишком долгой, но счастливой.

— Не слишком долгой — это сколько? — забеспокоился Мюллер.

— Лет сорок, — ответил Птааг. — Может, пятьдесят.

— Ух ты, — сказал Мюллер. — Сорок-пятьдесят — это нормальная долгая жизнь. Я-то думал, ты мне тридцать три отмерил…

Птааг рассмеялся.

— Нет, ты не сын Митры, — сказал он. — Твоя судьба не прописана ни в писаниях, ни в пророчествах. По крайней мере, пока.

— Тогда зачем ты со мной няньчишься? — спросил Мюллер.

— В свое время узнаешь, — ответил Птааг.

Их беседа длилась еще долго, но в итоге Мюллер так и не узнал из нее ничего нового. Все как обычно.

В верхнем городе Палеополиса, там, где проспект Айгуль Открой Личико пересекает улицу Гуго Ворона, стоит большой трехэтажный дом. Раньше он принадлежал какому-то героическому офицеру, а теперь владельцем дома числится дворянин по имени Бартоломей или, сокращенно, Барт. Сам Барт занимает только верхний этаж, там он обитает на пару с женой, а нижние два этажа они сдают жильцам. В недавнем прошлом Барт был преуспевающим землевладельцем, финансовый кризис поставил его на грань разорения, но в целом он легко отделался, пострадал от кризиса не столько финансово, сколько в морально. Раньше Барт был весел и доволен собой, а теперь стал печален, мрачен и тосклив. Вначале вообще был как живой мертвец, а когда стало понятно, что банкротство ему не грозит, грусть-тоска немного отпустила, но было уже поздно. Он и раньше прикладывался к вину, а теперь совсем потерял меру, стал проводить в кабаке больше времени, чем дома, опустился так, что встретишь на улице — не сразу поверишь, что перед тобой благородный рыцарь, отставной лейтенант имперской кавалерии, на вид бродяга бродягой, немытый, нестриженный, расхристанный весь, словно на паперти весь день стоял с миской для подаяния. Не раз соседи, товарищи и просто добрые люди пытались помочь его горю, как только ни пытались от пьянства отвадить: и медициной, и метафизикой, даже колдовством пробовали, но все без толку. Жалко его.

Жену Барта звали Ассолью, была она страхолюдная, что твой крокодил, но добрая, как святая Матрена. Говорят, маркиз Итай, старший законный сын герцога Дори, однажды встретил ее на улице и решил поиздеваться над страшилищем, но через две минуты так очаровался, что даже воскликнул во всеуслышание: