Вадим Проскурин - Восемь дней Мюллера

— Ой, а я его знаю! — закричал Мюллер во весь голос. — Он такой добрый! Взял меня за руку, повел по лестнице, я говорю, типа, устал, а он взял меня на руки, понес…

— Простите его, матушка, — подала голос Ассоль. — Он такой фантазер… Что с вами, матушка?

После последних слов Мюллера настоятельница побледнела и лицо у нее стало растерянное. Но она быстро овладела собой.

— Со мной все нормально, — сказала она. — Но проповедь у меня не получится. Из-за тебя не получится, бестолковое чадо! — бросила она Мюллеру.

— А давайте лучше я расскажу! — предложил Мюллер. — Я интересно рассказываю! В тот раз мы с Птаагом…

— А ну молчать! — рявкнула настоятельница. — Ассоль, выведи святотатца! В карцер! На хлеб и воду! Три дня! Выполнять!

Ассоль испуганно охнула. Никогда еще она не видела матушку в таком гневе, вот как махнет сейчас посохом… Да она мальчика в порошок сотрет!

Ассоль схватила Мюллера за руку и быстро вытащила из класса. Мальчик не упирался, он, похоже, так и не понял, что происходит и чего он избежал.

— А Птааг добрее, чем Ксю, — невозмутимо произнес он.

К счастью, дверь в класс уже закрылась, матушка Ксю не расслышала последних слов.

Ассоль присела на корточки, чтобы лицо оказалось напротив лица мальчика, и горячо зашептала:

— Никогда не говори такого, никогда не говори, так нельзя! Это же святотатство!

— Почему? — переспросил Мюллер. — Птааг, он же добрый… Какое тут святотатство, если он добрый?

Ассоль поняла, что продолжать воспитание сейчас неуместно. Затащила мальчика в карцер, захлопнула дверь, хотела сказать что-нибудь назидательное, но ничего не придумалось, и она удалилась молча.

Мюллер улегся на спину на жесткие нары, закрыл глаза и занялся тем, что просвещенные взрослые называют медитацией, а Мюллер не называл никак, потому что не знал подходящего слова. Он мысленно обратился к Птаагу, но это не было молитвой, потому что молитва — действие одностороннее, бог на нее если и отвечает, то только через долгое время, а когда Мюллер обращался к Птаагу, тот всегда отвечал быстро, всего через несколько минут. Вот и сейчас бог выслушал жалобы мальчика и пообещал все исправить, притом не за три дня, а намного быстрее. Тогда Мюллер набрался храбрости и попросил бога сделать, чтобы у Мюллера были мама и папа, как у всех нормальных детей, и чтобы мама была добрая, как Ассоль. Бог обещал, что все сделает.

Конная сотня пересекла брод и направилась к воротам. Это были не косорылые степняки на мохнатых низкорослых лошадках, а имперские воины на нормальных имперских лошадях. Любой дурак легко узнает воина родной державы по высокому шлему и удлиненному щиту, притороченному к лошадиному боку. А офицера легко опознать по гербу, изображенному трижды: на щите, на грудной пластине доспеха и на флажке, надетом на копье пониже наконечника. А у старших офицеров шлем снабжен забралом, а за поясом вместо меча торчит булава-шестопер. В том отряде, о котором идет речь, офицеров было четверо: один старший и трое младших, они держались вместе в голове колонны.

До реки лошади шли неторопливой рысью, а войдя в воду, перешли на шаг, и когда выбрались на северный, имперский берег, так и шли дальше шагом. Обычно воины, когда въезжают в крепость, стараются принять бравый вид, но эти воины ничего подобного не делали. То ли знают, что Роксфордская крепость уже не крепость, то ли слишком сильно устали и измучились.

Когда передовые всадники приблизились к воротам, стало видно, что верно второе. Плащи воинов были запылены так, что выглядели не красно-коричневыми, как положено по уставу, а серыми. Все воины, кроме самых молодых, были небриты, у многих отросли окладистые бороды. Все лошади были серыми невзирая на масть, будто их не чистили дней пять, а nbsp;то и всю неделю. У нескольких воинов руки или головы перевязаны побуревшими тряпками, щиты почти у всех порублены, а копье сохранилось только у предводителя отряда, флажок этого копья изображал вставшего на дыбы единорога.

Матушка Ксю встретила их сразу за воротами. Она сразу узнала командира отряда, хотя тот и скрывал лицо под забралом. По гербу узнала.

— Привет тебе, Ромул Мокроносый! — сказала она.

Эти слова обидели молодого безбородого офицера, ехавшего по левую руку командира.

— Кому Ромул Мокроносый, а кому ваше высочество, — сказал он и вытащил из-за пояса плеть.

Матушка Ксю половчее перехватила посох и приготовилась отразить намечающееся оскорбление. Но ей не пришлось ничего отражать, командир остановил ретивого подчиненного повелительным жестом.

— Моя честь — мое дело, не твое, — сказал он.

Юноша поморщился и буркнул:

— Как вам угодно, батюшка.

Батюшка поднял забрало и громко сказал:

— И тебе привет, Ксю Двойная Дудка!

Эти слова произвели на матушку Ксю странное впечатление. Сначала она клацнула челюстью, будто поймала ртом комара, затем покраснела, и, наконец, принужденно рассмеялась.

— Мы встречались? — спросила она.

— Вроде нет, — ответил Ромул. — Но слухами земля полнится.

— Сын? — спросила Ксю, указав на офицера, только что возмутившегося ее словами.

— Да, старший мой, Бартом кличут, — кивнул Ромул. — Что с крепостью?

— Пока стоит, — пожала плечами Ксю. — Что война? Битва уже была?

— Была, — кивнул Ромул. — Просрали.

— Проездом или как? — спросила Ксю.

— Или как, — ответил Ромул. — Приказано держать брод.

Настоятельница оглядела воинов критическим взглядов. К этому времени три десятка бойцов въехали внутрь и распределились по окружности монастырского двора. Остальные по-прежнему толпились за воротами.

— С таким сбродом ты говно в жопе не удержишь, не то что брод, — сказала Ксю.

Барт вздрогнул. Не зря говорят, что она колдунья, откуда иначе ей знать, что половина имперского войска мается несварением?

— Отец! — воскликнул Барт. — Разреши…

— Не разрешаю, — отрезал Ромул. — Ты на абордаж не ходил, а она ходила. Много раз. Потому имеет право дерзить. Ксю, у меня приказ держать брод пока хватит сил.

— Сил хватит ненадолго, — сказала Ксю.

— Это касается только меня и Птаага, — сказал Ромул. — Не тебя.

— Мой монастырь посвящен Птаагу, — заметила Ксю. — Так что меня оно тоже касается. Когда ждешь степняков?

— Послезавтра, — сказал Ромул.

Настоятельница снова клацнула челюстью.

— Послезавтра? — переспросила она. — А эвакуация?

— Какая тут эвакуация, — пожал плечами Ромул. — Божья воля очевидна. Все сложим головы во имя богов и императора. Военные, гражданские, все…

— А дети? — не унималась Ксю. — У меня больше сотни сирот-бастардов.

— Сироты-бастарды тоже, — сказал Ромул и безразлично пожал плечами.