Вадим Проскурин - Восемь дней Мюллера

А еще Мюллер имел дурную привычку, разрезав мертвяка и найдя внутри интересную деталь, тащить ее из подвала к себе в кабинет не в обход по темным лестницам, а прямо через отделения. Сколько раз бывало: стоит очередь к знахарю, из кабинета камлание слышится, пациенты все такие серьезные, губами шевелят, молятся, тоже готовятся болезнь изгонять, как вдруг появляется не то пират, не то палач, весь в кровище, а на плече держит отрезанную человеческую ногу, и насвистывает себе под нос что-то веселое. В прошлом году одна бабка увидела Мюллера в таком виде, ахнула, упала, где стояла, и собралась помирать. Но Мюллер не растерялся, напрыгнул на бабку, стал мять ей грудь и целовать в губы, бабка закашлялась, задергалась и ожила. А Мюллер подобрал отрезанную ногу и потопал дальше по своим делам. А бабка встала, покряхтела немного и вдруг завопила, что в спине у нее ничего не болит, не хрустит и не сводит, и что великий знахарь ее исцелил, притом, что необычно, бесплатно. Произнеся эти слова, бабка осеклась, задумалась, а потом как-то резко пошла прочь. Так и свалила, ничего не заплатив.

А с женой Мюллеру не повезло. В юности, говорят, госпожа Лайма была красавицей и умницей, но сейчас в трудно поверить. Жирная, страшная, вечно поддатая, всем недовольна, ужас! Другой бы на месте Мюллера давно уже прогнал взашей такую мымру, а он как блаженный, ничего не ценит, кроме научного призвания, пропадает в больнице днями и ночами, и нет никакого дела до сварливой брани. Сам Ион не потерпел бы такую жену ни дня, сходил бы на конюшню, взял бы вожжи, да и научил бы благоверную уму-разуму. Да и не возникли бы такие проблемы у Иона, женщины ведь от чего звереют? От невнимания. А если каждый день уделять жене чуть-чуть внимания, за жопу, например, ущипнуть после завтрака, тогда все будет хорошо.

Другой проблемой Мюллера была рассеянность. Сам он не считал ее проблемой, он следил за временем только пока был молод, а как возмужал и заматерел, вообще перестал на часы смотреть, дескать, не мое это дело. Как увлечется чем-нибудь, бывает, пропускает до десяти лекций кряду, а студенты только рады. Бродят по университету, играют в всякие дурацкие игры, а однажды попойку закатили прямо в учебное время, попались ректору, тот возмутился, дескать, где профессор? А профессор сидит в больничном подвале и режет очередного мертвяка, а про занятия забыл начисто. Ректор тогда нажаловался в императорскую канцелярию по делам просвещения, а оттуда пришла указивка с печатью, что, дескать, на главврача больницы Всех Святых отныне возлагается обязанность следить, чтобы Мюллер не пропускал лекции. Будто главврачу больше делать нечего! Однако приходится следить, там же все-таки печать императорской канцелярии…

Вот и сейчас до лекции осталось чуть больше часа, а Мюллерова пролетка как стояла у подъезда, так и стоит, и хозяина нигде не видно. Небось опять в кабинете засел, бумагу пачкает. Хорошо, что дом ему поставили прямо напротив университета, не надо далеко ходить.

— Джесси! — позвал Ион. — Джесси, а ну иди сюда, живо! Выпорю!

Нет, не дозовешься. Рабы нынче пошли не как раньше… Ну ничего, разок можно и ногами дотопать.

В кабинете Мюллера не нашлось, на кухне тоже, и рабы понятия не имеют, где хозяин, все как один. Неужели опять в подвале кого-то режет? И точно, режет. Женщину, немолодую и жирную, лицо скальпом закрыто, брюхо вскрыто, внутренности кучкой в тазике, грудная клетка тоже вскрыта, сердце на столе, нездоровое, кстати, сердце, не красное, а серое какое-то. Помнится, Ион с Мюллером однажды бухали, Мюллера пробило поделиться знахарской премудростью, стал рассказывать про сердечные приступы и рассказал много интересного. Оказывается, сердечный приступ чаще всего случается не просто так, типа, остановилось сердце ни с того, ни с сего, и помер человек, обычно не так. Перед тем, как сердце остановится, кровяные прожилки в сердечном мясе забиваются всякой дрянью, мышца становится не красная и упругая, а серая и дряблая, потом проходит сколько-то времени, и раз! Остановилось. Вот и с этой теткой, по всему видно, так вышло. Жалко тетку.

— Привет, Мюллер! — поздоровался Ион.

Мюллер вздрогнул. Он когда погружается в работу, от всего окружающего отрешается, ничего не замечает, кроме разделанного тела, а когда зовут — пугается. Однажды Ион попробовал не окликать Мюллера голосом, а неожиданно хлопнуть по плечу, но вышло еще хуже — Мюллеру почудилось, что мертвец ожил и нападает, Мюллер как завизжал, как замахал скальпелем, Ион едва увернулся. Нет уж, пусть лучше Мюллер пугается. К тому же, это забавно.

Но сегодня Мюллер испугался слабо и как-то неуверенно. дернулся, зыркнул туда-сюда и пробормотал негромко и монотонно:

— А, это ты…

— У тебя через час лекция, — сообщил Ион.

Мюллер спокойно, но в грубых выражениях объяснил, что на лекцию не пойдет.

— Что, интересный случай? — спросил Ион.

— Да нет, не особо, — ответил Мюллер и пожал плечами. — Приступ как приступ. Еще печень увеличена от пьянства, вон, гляди, — он нагнулся, порылся в тазике, нашел нарезанную ломтями печень, выложил на стол один ломоть, затем другой. И продолжил тем же ровным голосом: — Жировое перерождение видишь?

— Угу, — неуверенно кивнул Ион.

Никакого жирового перерождения он не видел, но Мюллер лучше знает, он ведь гений.

— Начальная стадия, — сообщил Мюллер. — С такой печенью жить да жить. Как думаешь, лет пять с такой печенью можно прожить?

— Не знаю, — пожал плечами Ион. — Наверное, можно.

— А десять? — спросил Мюллер.

Ион задумался.

— Нет, — сказал он после долгой паузы. — Думаю, десять лет с такой печенью не прожить.

— Вот и я так думаю, — кивнул Мюллер.

Бросил печень обратно в тазик, взял в руки надрезанное сердце, покрутил, тоже бросил в тазик.

— Ну, все ясно, — сказал Мюллер. — Пора заканчивать.

Протянул руки к голове покойницы, взялся за скальп, стал натягивать обратно на пустоголовый череп. Стало видно лицо женщины, Ион глянул на него и ахнул:

— Да это же Лайма!

— Да, Лайма, — согласился Мюллер. — Ночью во сне померла. Прихожу утром, думаю, чего не встает, а она холодная.

— Лайма, — повторил Ион.

— Хорошая смерть, — сказал Мюллер. — Раз, и готово, и мучиться не надо, не как при гангрене или, скажем, при раке. Тоже хочу так помереть, без страданий. А ты, Ион?

— Чего? — автоматически переспросил Ион. — Ах да…

Он смотрел на лицо Лаймы, расплывшееся от переедания, но не уродливое, нет, из всей ее фигуры лицо сохранилось лучше всего, красные щеки, красный нос — ерунда, это ее почти не портит, и тонкие фиолетовые ниточки вдоль кровеносных жил… Она даже красивее стала, чем при жизни, что-то в ней появилось будто бы не от мира сего…