Андрей Жвалевский - Те, которые

– Чтобы согреться, надо отдавать тепло другим. Так что зря ты не покаялся батюшке во всем.

Богдан сообразил, что собеседник про тепло просто так сказал, для выразительности. Это придало мальчику наглости:

– Я во всем признался!

– Нет. По глазам видно. Черные у тебя глаза. Не хочешь ты никому ничего давать. Хочешь только брать.

Священник уже не пытался убедить Богдана. Кажется, теперь он обращался больше к папе.

– Думаете, – озабоченно сказал папа, – надо еще раз его на исповедь?

Человек в рясе тонко улыбнулся.

– «На исповедь»… как «на техосмотр»… Простите, ради бога! Приводите, конечно, но только тогда, когда мальчик сам захочет излить душу. Раньше смысла нет.

Богдану вдруг до жути захотелось вытащить из священника его уверенность в себе. Даже не для того, чтобы забрать себе, а для того, чтобы отнять у этого самодовольного типа. Но он решил не рисковать. Слишком непростым оказался этот молодой человек. И слишком необычным.

Даже папа это почувствовал, потому что спросил:

– Извините, отец…

– Виталий.

– Отец Виталий. А почему мы не в храме разговариваем, а тут?

Отец Виталий с ироническим недоумением осмотрелся:

– Тут хорошо, светло. И прихожанам своими речами не мешаем молиться.

Папа смутился:

– Да… но все-таки…

– Храм – дом Божий? – помог ему священник. – Это правда. Но ведь Бог – повсюду. Он вокруг нас. Он нас услышит, даже если мы обратимся к Нему молча, только в сердце своем. Ступайте с Богом!

Отец Виталий перекрестил их, без лишней резкости, но быстро развернулся и отправился в церковь бодрым шагом.

Богдан сто раз обругал себя за то, что проболтался. Ситуация ухудшалась тем, что в школе от него начали шарахаться. Не то чтобы кто-то против него распускал слухи или прямо в чем-то обвинял, но все каким-то нижним чутьем стали чувствовать в нем опасность. Может быть, слишком долго Богдан «доил» свою школу, а может, дело было в том, что теперь ему требовалось больше чужих эмоций, чтобы получить кайф. Он не мог удержаться, чтобы не опустошить каждого, до кого дотронется. Негатив (страх, депрессию, боль) он оставлял «дойной корове», а положительные ощущения втягивал в себя, словно вакуумный насос, который им недавно показали на уроке физики.

Видимо, стоило разнообразить место «охоты». Ведь есть же двор, есть танцы, на которых партнерша, хочет не хочет, а дает держаться за нее.

Так или иначе, с каждым днем становилось все труднее приблизиться к жертве и взять ее хотя бы за руку. Дошло до того, что классная пришла к Богдану домой и что-то долго втирала родителям. Они болтали в зале, оттуда трудно было что-то расслышать. Богдан разобрал только «энергетический вампир».

Про вампиров он, конечно, слышал, и даже видел в кино. Там они неизменно изображались бледными и с противно торчащими зубами. Богдан придирчиво рассмотрел себя в зеркало, но ничего такого в своем облике не обнаружил. Хотя про себя признал, что в чем-то училка права. Но только немного. Вампиры пьют чужую кровь, а он – всего лишь чувства. После вампирского укуса человек или умирает, или сам становится вампиром, а после Богдана разве что немного настроение портится. Наверное, классная это выражение использовала для большей выразительности. Она была молодая, вела литературу и любила красивые слова.

На родителей эти красивые слова подействовали, и даже очень.

Его посадили под домашний арест. Никакой школы, никаких выходов во двор, никаких танцев. Это было чудовищно несправедливо… и очень больно. Богдан неожиданно понял, что без подпитки ему становится физически плохо. В тех местах в голове, где он когда-то выжег старую боль, теперь прорастала новая. С ней справиться оказалось невозможно, потому что это было не физическое страдание, а что-то другое. Пещерный ужас, безнадега и отвращение ко всему.

Это оказалось еще больнее, чем воспаленные нервные окончания.

Богдан несколько дней держался – надеялся, что родители увидят, какой он хороший, успокоятся и выпустят его на охоту. Но родители держались стойко. Папа заставлял молиться по десять раз на дню, мама обзванивала знакомых, спрашивала про какого-то психолога.

На третий день голодная душа мальчика не выдержала. Он ничего такого не собирался делать, но когда зашел в зал и обнаружил там Нюшку… Она смотрела мультики и так беззаботно хохотала!

В общем, он сорвался. Набросился на сестру, как оголодавший шакал на свежий труп. И пил из нее, пил, пил – пока на плач Нюшки не прибежали родители. Папа впервые в жизни ударил его, потому что добровольно Богдан отдавать добычу не собирался. Но добычу вырвали силой, а самого Богдана швырнули в комнату, как в камеру.

Из-за двери доносились Нюшкины всхлипы:

– Даня похой! Даня похой!

– Он ударил тебя? – мама находилась на грани истерики. – Где он ударил? Где больно?

– Нет! Не ударил! Не больно! Плохо! Даня похой!

Богдан сидел на тахте, притянув колени к груди и обхватив их руками. Нюшкина радость, высосанная вся без остатка, разливалась по нему, но не привела к обычной эйфории, а просто немного притушила ту, новую, боль.

Добычу следовало расходовать очень экономно. Богдан понимал, что следующий раз ему представится не скоро.

Психолог оказался совсем не похожим на врача. Он вообще ни на кого не был похож. Просто дядька. Никакой. Что-то в нем было от хамелеона. Сядет на стул – и кажется, что всегда тут сидел. Станет у окна – и такое чувство, что тут ему и место. Когда надо – молчит, когда ждешь от него слов – говорит, словно и не свои мысли озвучивает, а твои собственные.

Но даже такой гладкий и обтекаемый человек сейчас Богдана раздражал.

Мальчик уже неизвестно сколько времени сидел голодный. То есть еду ему, само собой, давали, но ведь нужна была не еда, а кое-что гораздо более важное. Пару раз Богдан собирался выпить папу или маму, но с сожалением отказывался от этой идеи. Во-первых, после этого его вообще изолируют от людей. Во-вторых – и это стало определяющей причиной – вряд ли сейчас мама с папой испытывали какие-то положительные эмоции. Скорее всего, он потратил бы свой последний шанс впустую.

Поэтому на психолога он возлагал особые надежды. Очень хотелось впиться в него сразу же, но Богдан сдерживал себя. Нужно было дать жертве успокоиться, обрадовать ее чем-нибудь, а уж потом…

Мальчик очень старался угодить психологу. Он честно рассказал все. Даже про наркотики – правда, перед этим взял честное слово, что родители об этом не узнают.

Психолог кивал и улыбался. По глазам понять что-нибудь не представлялось возможным – глаза светились таким вниманием-пониманием, что ничего больше в них рассмотреть было нельзя.