Эрик Фрэнк Рассел - Миг возмездия. Невидимый спаситель. Загадка планеты гандов. Сквозь дремучий ад

Он убрал вырезки и устало пригладил волосы.

— Все это собрано Бичем — целая коллекция, охватывающая последние сто пятьдесят лет. Около двух тысяч статей и заметок о шаровых молниях и тому подобном. Когда читаешь их, будучи надлежащим образом осведомлен, сообщения предстают в совершенно ином свете, — не собранием устарелых курьезов, а каталогом неоспоримых, исключительно важных фактов, заставляющих поражаться: да как же мы никогда ничего не подозревали? Ведь устрашающая картина буквально витала перед глазами, только присмотреться хорошенько лень было!

— Почему вы считаете, будто эти существа… витоны, — господа и владыки? — впервые подал голос Кейтли.

— Так решил Бьернсен, наблюдая за ними. Все, кто пошел по стопам Пера Бьернсена, неизбежно приходили к тому же выводу. Мыслящая корова тоже быстро уразумела бы, по чьей вине рогатые сородичи шествуют на бойню. Витоны ведут себя словно хозяева Земли, наши хозяева — мои, ваши, президента, любого короля и любого нищего, любого праведника и преступника, живущего на этой планете.

— Черта с два! — крикнул кто-то из последних рядов.

Выкрик оставили без внимания. Кармоди недовольно насупился, прочие не спускали с Грэхема глаз.

— Нам известно мало, — продолжал Грэхем, — однако это малое стоит многого. Бич убедился: витоны не просто состоят из энергии — они зависят от энергии, питаются ею, нашей с вами энергией! Природа любезно предоставила нас витонам — и мы усердно их кормим. Потому и разводят нас, потому и побуждают размножаться! Пасут и загоняют в хлев, доят и насыщаются нашими эмоциональными токами — точно так же и мы насыщаемся соками, истекающими из вымени, — да получше содержим корову, чтобы молока прибывало! Назовите мне излишне эмоционального человека, прожившего долгую здоровую жизнь! А? Вот вам витоновская корова–рекордистка, обладательница первого приза.

— Ух, дьяволы, — раздался возглас.

— Поразмыслите над этим хорошенько, господа, — продолжал Грэхем, — и вы осознаете весь ужас положения. Давно известно, что нервная энергия обладает электрической или квазиэлектрической природой. Потому и сосут ее наши призрачные владыки. Они могут в любое время умножить урожай, сея побольше ревности, соперничества, злобы, — и вовсю пользуясь этим. Христиане против мусульман, белые против черных, коммунисты против католиков… Все это всходы витоновских пашен, все, кто исступленно враждует между собой, набивают, сами того не сознавая, чужое брюхо. Витоны заботятся о своем урожае не меньше, чем мы о своем. Мы пашем, сеем и жнем — и они пашут, сеют и жнут. Мы — живая почва, взрыхленная обстоятельствами, которые создают и навязывают витоны, — почва, засеянная противоречивыми мыслями, орошенная грязными слухами, ложью, заведомым искажением фактов, удобренная завистью и ненавистью. Эта почва дает тучные всходы эмоциональной энергии, которую витоны пожинают смертоносными серпами. Каждый раз, когда кто-то призывает к войне, витоны скликают друг друга на пиршество!

Мужчина, сидевший по соседству с Вейтчем, поднялся и сказал:

— Может быть, вам известно, чем мы занимаемся. Пытаемся расщепить атом до конца, растворить элементарные частицы в первозданную волновую энергию, создать волновую бомбу. И если повезет, получится настоящая конфетка. Землю вдребезги разнесет! — Он облизнул губы и огляделся. — Что же, выходит, это ваши витоны вдохновляют нас?

— Вы уже получили эту бомбу?

— Нет еще.

— Может быть, и вовсе никогда не получите, — сухо молвил Грэхем. — А получите — значит, никогда не примените. Потому как, если вы создадите и взорвете ее…

В дверь громко постучали. Несколько человек подскочили от неожиданности. Появился военный, что-то шепнул Кейтли и тотчас вышел. Кейтли встал, бледный, поглядел на Грэхема, окинул взглядом собрание и медленно, серьезно заговорил:

— Сожалею, господа, но меня только что известили: в двадцати милях на запад от Питтсбурга потерпел крушение “Олимпиец”. — Голос его сорвался от волнения. — Множество пострадавших, один погибший. Этот погибший — профессор Бич!

Кейтли сел. Поднялся встревоженный гул. Целую минуту волнение в зале не стихало. Слушатели испуганно смотрели то на экран, то в лихорадочно горящие глаза Грэхема.

— Еще одного посвященного не стало, — с горечью сказал Грэхем. — Сотого или тысячного — кто знает? — Он выразительно развел руками: — Нуждаясь в еде, мы не бродим наугад в поисках дикого картофеля. Мы растим его загодя, и улучшаем, делаем полезнее, вкуснее. Клубни беспризорных эмоций, видимо, недостаточно крупны и сладки, чтобы насытить властелинов планеты. Поэтому нас выращивают, культивируют — и пропалывают сообразно разумению незримых земледельцев!

Вот отчего мы, люди, которые в остальном настолько изобретательны и разумны, что порою сами поражаемся мощи своего ума, не способны благоразумно управлять миром! — вскричал он, потрясая перед ошеломленными слушателями увесистым кулаком. — Вот отчего сегодня мы, которые могли бы созидать и умножать невиданные в истории шедевры, живем на развалинах, среди памятников нашему стремлению разрушать и не способны обрести мир, покой и безопасность! Вот отчего преуспели мы в естественных науках, во всех берущих за душу, порождающих эмоциональный отклик искусствах, во всевозможнейших возбуждающих затеях — но только не в обществоведении, не в социологии, которая изначально пребывала в загоне!

Широким жестом он развернул воображаемый бумажный лист и сказал:

— Если бы я показал микрофотоснимок полотна обыкновенной пилы, зубцы и впадины послужили бы отличным графиком, воспроизводящим эмоциональные приливы и отливы, с дьявольским постоянством сотрясающие наш мир. Эмоции — посев! Истерия — плод! Слухи о войне, подготовка к войне, сами войны, вспыхивающие там и сям, — кровавые и жестокие; религиозные столкновения, финансовые кризисы, рабочие стачки, расовые беспорядки, политические манифестации; лживая, лицемерная пропаганда, убийства, избиения; так называемые стихийные бедствия, а иначе — массовые истребления тем или иным вызывающим эмоциональный подъем способом; революции — и снова войны.

Bee так же громко и решительно он продолжал:

— Подавляющее большинство обычных людей любого цвета кожи и вероисповедания превыше всего жаждут мира и покоя — и все же мир, набеленный, в основном, трезвыми, разумными существами, не может утолить эту жажду. Нам не позволяют ее утолить! Для тех, кто занимает в земной иерархии верхнюю ступень, всеобщее миролюбие означало бы голодную смерть! Им любой ценой требуется урожай страдания — чем больше, тем лучше, — и повсеместно!

— Вот ужас-то! — вырвалось у Кармоди.