Борис Воробьев - Мир «Искателя», 1998 № 03

— Мотайте отсюда, ублюдки! Мотайте отсюда, пока она вам не высадила мозги!

Держать ее было все равно, что держать разгневанную тигрицу. Она оказалась удивительно сильной. Пока я боролся с ней, Макгро с Хартселлом опрометью выскочили из комнаты, как будто за ними гнался сам дьявол. Торопясь убраться, они свалились со ступенек. Когда я услышал шум мотора их машины, я отпустил запястья женщины и сделал шаг назад.

— Успокойтесь, — сказал я, переводя дыхание. — Они уехали.

Какое-то мгновение она стояла, ловя ртом воздух, лицо напряжено, глаза сверкают — славная фурия; затем гнев прошел, глаза лишились своего взрывного качества, и она вдруг запрокинула голову и засмеялась.

— Ну, мы их наверняка до полусмерти напугали, этих двух крыс, правда? — сказала она и плюхнулась на кушетку. — Дайте мне выпить и сами выпейте. Судя по вашему виду, выпить вам явно не помешает.

Потянувшись за бутылкой, я сказал, не отводя от нее взгляда:

— Зовут вас, разумеется, Морин Кросби?

— Угадали. — Она потерла запястье, скорчив смешную гримасу. — Вы сделали мне больно, мужлан.

— Весьма сожалею, — сказал я, действительно сожалея об этом.

— Хорошо, что я сюда заглянула. Если бы не заглянула, они бы уже сняли с вас шкуру.

— Да, уж это точно. — Рука у меня дрожала, и виски расплескалось на ковер. Я протянул стакан ей и стал наливать себе. — «Уайтрок» или вода?

— В натуральном виде, — ответила она, подняв стакан на свет. — Я считаю, ни к чему соединять дело с удовольствием, а виски с водой.

— Это смотря какое дело и какое виски. — В ногах у меня было такое ощущение, как будто мне удалили голени. — Стало быть, вы Морин Кросби. Кого-кого, а вас никак не ожидал увидеть у себя дома.

— Я так и думала, что вы удивитесь. — В темных глазах стояло насмешливое выражение, улыбка была рассчитана на эффект.

— Как идет излечение от наркотиков? — спросил я, наблюдая за ней. — Мне всегда говорили, что наркоманам следует воздерживаться от спиртного.

Она продолжала улыбаться, хотя глаза погрустнели.

— Не следует верить всему, что говорят.

Я отпил из стакана. Виски показалось мне очень крепким. Я содрогнулся и поставил стакан на стол.

— А я и не верю. Надеюсь, и вы не верите.

Мы долго сидели, глядя друг на друга. Она умела делать лицо невыразительным, не лишая его привлекательности, что было, я бы сказал, большим достижением.

— Не будем усложнять. Я здесь для того, чтобы поговорить с вами. Вы причиняете мне много беспокойства. Не пора ли взять свою лопаточку и поковырять на чьем-нибудь еще кладбище?

Я притворился, будто раздумываю над этим.

— Вы просто спрашиваете или это предложение? — сказал я наконец.

Рот у нее сжался, улыбка ушла.

— Вас можно купить? Мне говорили, что вы один из этих чистеньких и простых бессребреников. Особенно мне советовали не предлагать вам денег.

Я потянулся за сигаретой.

— По-моему, мы согласились, что не верим всему, что слышим, — сказал я, наклоняясь вперед и предлагая ей сигарету. Она взяла ее, и мне пришлось потянуться за другой. Дать ей прикурить стоило мне еще одного укола боли в голову, отчего мое настроение нисколько не улучшилось.

— Это могло бы быть и предложение, — сказала она, откидываясь назад и выпуская дым к потолку. — Сколько?

— А что вы хотите купить?

Она разглядывала сигарету, как будто никогда прежде сигарет не видела, потом сказала.

— Вы доставляете мне много беспокойства. Я могла бы заплатить за избавление от беспокойства.

— И сколько же оно стоит?

— Вы знаете, вы страшно меня разочаровали. Вы ничуть не лучше этих мерзких шантажистов.

— Кому ж и знать о них, как не вам.

— Да. О них я знаю все. А когда скажу, чего, я считаю, это стоит, вы, наверное, посмеетесь надо мной, как всегда смеются они, и поднимете стартовую цену. Так что лучше уж вы мне скажите, сколько это стоит для вас, и предоставьте мне возможность посмеяться.

Мне вдруг надоело продолжать эту игру. Может, у меня слишком болела голова, а может, даже я находил ее настолько привлекательной, что мне просто не хотелось, чтобы она принимала меня за подлеца.

— Ну что, опустим это, — сказал я. — Я пошутил. Купить меня нельзя. Зато меня, вероятно, можно убедить. С чего это вы взяли, будто я затеваю какую-нибудь бучу? Расскажите мне о своем деле. Если в нем нет ничего плохого, я могу взять свою лопату и пойти покопать в другом месте.

Она смотрела на меня секунд, наверное, десять — задумчиво, молчаливо, с некоторым сомнением.

— С такими вещами не следует шутить, — серьезно сказала она. — Вы можете добиться того, что перестанете нравиться. Мне бы не хотелось беспричинно недолюбливать вас.

Я откинулся на спинку стула и закрыл глаза.

— Прекрасно. Вы говорите, просто чтобы выиграть время, или действительно так считаете?

— Мне сказали, что у вас манеры борова, но что вы умеете находить подход к женщинам. Что касается борова, все верно.

Я открыл глаза и осклабился.

— Что касается женщин, я тоже на уровне, только не надо меня торопить.

Тут, напугав нас обоих, зазвонил телефон. Он стоял рядом со мной, и, когда я потянулся к трубке, она быстро сунула руку в сумочку и вытащила автоматический пистолет 25-го калибра. Она приставила его мне к виску, маленький барабан коснулся кожи.

— Ни с места! — сказала она, а в ее глазах появилось выражение, от которого я прирос к месту. — Не трогайте телефон!

Так мы и сидели, а телефон все звонил и звонил. Резкий его звук действовал мне на нервы, отскакивал от тихих стен комнаты, выползал через приоткрытую стеклянную дверь и терялся в море.

— В чем дело? — спросил я, медленно отодвигаясь назад, — холодок пистолета на лице оставлял неприятное чувство.

— Заткнитесь! — голос у нее стал, как терка. — Не двигаться!

Наконец звонок устал звонить и замолчал. Она встала.

— Пошли, мы уходим отсюда. — И снова пистолет угрожал мне.

— Куда мы идем? — спросил я, не двигаясь.

— Подальше от телефонов. Идемте, если не хотите, чтобы вам прострелили ногу.

Но пойти с ней меня заставил не страх, что мне могут прострелить ногу; меня заставило любопытство. То, что она вдруг ни с того ни с сего испугалась, было очень и очень странно. Я видел этот испуг столь же ясно, как видел небольшую ложбинку меж ее грудей.

Когда мы спускались по ступенькам к машине, стоявшей сразу же за воротами, телефон зазвонил снова.

Машина оказалась черным «роллсом». Ощущение скорости в салоне ничем не передавалось: ни покачиванием, ни шумом двигателя. Лишь завывание ветра, струившегося по обтекаемой крыше, подсказывало мне, что стрелка спидометра, дрожавшая на девяноста, не обманывает.

Я сидел рядом с Морин Кросби в низко опущенном, как мне казалось, кресле, уставившись во все глаза на ослепительную лужицу света, ложившуюся перед нами на дорогу и убегающую от нас, как перепуганное привидение.