Дэн Симмонс - Гиперион

Я поставила кофейную чашку на стол и посмотрела на устройство, которое не далее чем прошлой ночью делило со мной постель.

– Да?

– А в колониальных мирах инфосферы бедные, – продолжал Джонни. – Контакт с Техно-Центром поддерживается только по мультилинии, а возможности у нее примерно такие же, как у компьютерных интерфейсов Первой Информационной Эры. В общем, «поток сознания» по ней не передашь. Что же касается собственно Гипериона, тамошняя инфосфера существует разве что в зачаточном состоянии. Да и вообще Техно-Центр, насколько мне известно, не поддерживает никаких контактов с этим миром.

– Вы что, вообще не стремитесь контактировать с удаленными колониальными мирами?

– Нет, почему же. Техно-Центр поддерживает связь с большинством колоний, с космическими варварами – Бродягами, например, – и с другими источниками, о которых Гегемония вообще не имеет представления.

– С Бродягами?! – Это признание меня просто ошеломило. После битвы за Брешию Бродяги превратились в главное пугало Сети. Сама мысль о том, что Техно-Центр, эта конгрегация ИскИнов, которая консультирует Сенат и Альтинг, обеспечивает работу нашей экономики, нуль-сети – по сути, всей нашей технической цивилизации… сама мысль, что Техно-Центр поддерживает отношения с Бродягами, наводила жуть. И что это за «другие источники»? Впрочем, какое мое дело?..

– Но ты же говорил, что туда может отправиться твой кибрид, – сказала я. – А ты «передашь» ему свое сознание. Что ты имел ввиду? Что ИскИн может стать… человеком? Ты действительно можешь существовать только в твоем кибриде?

– Однажды это уже сделали, – тихо ответил Джонни. – Воскресили одного субъекта вроде меня. Эзру Паунда, поэта двадцатого века. Он покинул свой ИскИн и бежал из Сети в кибриде. Но этот Паунд был безумен.

– А может быть, разумен?

– Может быть.

– Значит, вся информация и личность ИскИна могут сохраниться в органическом мозгу кибрида?

– Конечно, нет, Ламия. Переход сотрет почти все. Не останется и одной десятитысячной части. Органический мозг не может обработать даже самую примитивную информацию так, как умеем мы. Личность, которая получится в результате такой… пересадки, не будет ни личностью ИскИна, ни кибридом, ни человеком в подлинном смысле…

Джонни вдруг осекся, отвернулся и уставился в окно.

С минуту мы молчали. Потом я протянула руку, но не прикоснулась к нему, а только спросила:

– В чем дело?

Не оборачиваясь, он продолжил вполголоса:

– Быть может, я ошибаюсь. Быть может, удастся получить личность вполне человеческую… или почти человеческую, над-человеческую, если угодно… Личность, несущую в себе элементы пророческого безумия. Если очистить ее от воспоминаний о нашей эпохе, о Техно-Центре… Вдруг она воспроизведет свой прообраз?

– То есть Джона Китса?

Джонни отвернулся от окна и закрыл глаза. Он был так взволнован, что голос его стал хриплым. В первый раз я слышала, как он читает стихи:

– Ничего не понимаю, – пробормотала я. – Что это значит?

– Это значит, – и Джонни весело улыбнулся, – что теперь я знаю, какое решение принял и почему. Я хочу перестать быть кибридом. Я хочу стать человеком. И отправиться на Гиперион. Все еще хочу.

– И за это решение неделю тому назад тебя кто-то убил, – сказала я.

– Да.

– И ты хочешь попытаться снова?

– Да.

– А почему ты не можешь передать свое сознание кибриду прямо здесь, в Сети?

– Видишь ли, – пояснил он, – для тебя Сеть – это межзвездное сообщество миров, населенных людьми. Но в действительности она лишь малая часть матрицы реальности Техно-Центра. Оставшись в Сети, я постоянно сталкивался бы с ИскИнами и был бы в полной их власти. Личность Китса, его психическая реальность, неизбежно была бы разрушена.

– Действительно, – согласилась я, – тебе надо выбираться из Сети. Но есть ведь другие колонии. Почему именно Гиперион?

Джонни взял меня за руку своими длинными, теплыми, сильными пальцами.

– Неужели ты не понимаешь? Между мной и Гиперионом существует странная связь. Быть может, приснившийся Китсу «Гиперион» каким-то образом связал сквозь бездну времен тогдашнюю личность поэта с нынешним ее воплощением. А кроме того, Гиперион – величайшая загадка нашего века, ключевая научная проблема. И не только научная – есть в нем некая поэтическая тайна. И вполне вероятно, что я… или он… родился, умер и снова родился, чтобы раскрыть эту тайну.

– По мне, так это полнейший бред, – сказала я – Мания величия.

– Почти наверняка, – рассмеялся Джонни. – Но я никогда не чувствовал себя таким счастливым. – Он схватил меня за плечи, рывком поднял на ноги и обнял. – Ты полетишь со мной, Ламия? Полетишь на Гиперион?

Я аж заморгала от удивления. Но не меньше удивил меня мой собственный ответ:

– Конечно!

Мы пошли в спальню и весь остаток дня не могли оторваться друг от друга. В конце концов мы заснули. А когда проснулись, снаружи, из промышленной траншеи, лился тусклый свет. Была уже третья смена. Джонни лежал на спине, его светло-карие глаза были открыты. Он смотрел в потолок и, казалось, был целиком погружен в свои мысли. Но нет, он улыбнулся и обнял меня. А я прижалась к нему, уткнулась щекой в маленькую впадинку под ключицей и снова заснула.

На другой день мы с Джонни отправились на ТКЦ. Я надела все самое лучшее – черный джинс-костюм, шелковую блузку с Возрождения (воротник у нее застегивался карвнельским гелиотропом) и треуголку с загнутыми краями а-ля Эвелин Бре. Джонни я оставила в баре, отделанном деревом и латунью, неподалеку от центрального терминекса. Но прежде чем проститься, я вручила ему бумажный пакет с отцовским пистолетом и велела стрелять в каждого, кто косо на него посмотрит.

– До чего все-таки изысканна новоанглийская речь, – заметил он.

– Эта фраза стара, как Сеть, – сказала я. – Смотри, не зевай. – Я пожала ему руку и ушла, не оглядываясь.

Флайер-кэб доставил меня прямо к Административному комплексу. Я миновала штук девять постов службы без опасности и оказалась на территории Центра, в Оленьем парке [39] Сарнатх, или Олений парк – место, где Будда произнес первую проповедь; находится недалеко от Бенареса . Любуясь зданиями, белевшими на вершине холма, и плавающими в пруду лебедями, я незаметно отшагала полкилометра. Потом еще девять проверок, и наконец женщина-охранница провела меня по вымощенной каменными плитами тропинке к Дому Правительства – невысокому изящному зданию, расположенному среди цветников и декоративных холмиков. Приемная была обставлена с большим вкусом – настоящая мебель работы де Кронинга (до Хиджры!), – но едва я успела присесть, как появился чиновник и пригласил меня в кабинет Секретаря Сената.