Дэн Симмонс - Гиперион

«Да, это так».

«Тогда, быть может, это часть урока, который надо было преподать Аврааму прежде, чем он станет отцом благословеннейшего из народов Земли?»

«Какой урок? – подумал Сол. – Что за урок?» – Но голос его собеседника утих, и он услышал крики ночных птиц за окном и тихое дыхание жены, спавшей с ним рядом.

В пять лет Рахиль еще могла читать. Сол никак не мог вспомнить, в каком возрасте она научилась этому, – ему казалось, что она умела читать всегда.

– В четыре стандартных, – сказала Сара. – Я помню, это было в начале лета… через три месяца после ее дня рождения. Мы устроили пикник в поле за колледжем. Рахиль листала свою книжку про Винни-Пуха и вдруг сказала: «Я слышу в голове голос».

Тогда вспомнил и Сол. Он вспомнил и ту радость, которая охватила их с женой оттого, что их малышка такая способная. Он вспомнил, потому что сейчас все повторялось в обратном порядке.

– Папа, – сказала Рахиль, лежавшая на полу в его кабинете и сосредоточенно раскрашивавшая картинку, – сколько времени прошло после маминого дня рождения?

– Это было в понедельник, – ответил Сол, не отрываясь от книги. День рождения Сары еще не наступил, но для Рахили он был совсем недавно.

– Я знаю. Но сколько времени прошло с тех пор?

– Сегодня четверг, – сказал Сол, продолжая читать длинный талмудический трактат о повиновении.

– Я знаю, что четверг. Но сколько дней?

Сол отложил книгу в сторону.

– Ты можешь мне назвать все дни недели? – Мир Барнарда пользовался старым календарем.

– Конечно, – ответила Рахиль. – Суббота, воскресенье, понедельник, вторник, среда, четверг, пятница, суббота…

– Ты уже называла субботу.

– Да. Но сколько дней прошло с тех пор?

– Можешь ты посчитать от понедельника до четверга?

Рахиль нахмурилась, зашевелила губами. Сразу у нее не получилось, она стала загибать пальцы.

– Четыре дня? – спросила она.

– Умница, – похвалил Сол. – А можешь ты сказать мне, сколько будет десять минус четыре, детка?

– Что такое минус?

Усилием воли Сол заставил себя снова уткнуться в трактат.

– Ничего, – ответил он. – Это такая штука, про которую тебе расскажут в школе.

– Мы поедем домой завтра?

– Да.

Как-то утром, когда Рахиль ушла играть с Джуди (она стала слишком маленькой, чтобы ходить в школу), Сара сказала:

– Сол, нам надо отвезти ее на Гиперион.

– Что? – Сол изумленно уставился на нее.

– Ты слышал что. Мы не можем ждать. Скоро она разучится ходить… говорить. Кроме того, мы не становимся моложе. – Сара невесело рассмеялась. – Звучит странно. Да? Но мы действительно не молодеем. Через год-два поульсенизация перестанет действовать.

– Сара, разве ты забыла? Все врачи говорят, что Рахиль не перенесет криогенную фугу. А без этого нечего думать о сверхсветовом полете. Эффект Хоукинга может лишить ее рассудка… или хуже.

– Это пустяки, – сказала Сара. – Рахили нужно возвратиться на Гиперион.

– Ну подумай, что ты говоришь? – Сол уже начинал сердиться.

Тогда Сара сжала его руку.

– Ты что, один видел тот сон?

– Сон? – Он еле выговорил это слово.

Она вздохнула и села у белого кухонного стола. Утреннее солнце заглянуло в окно, осветив, словно желтым прожектором, цветы на подоконнике.

– Темное помещение, – сказала она. – Красные огни наверху. И этот голос. Он велит нам… велит нам взять… отправиться на Гиперион. Совершить… жертвоприношение.

Во рту у Сола пересохло, сердце бешено заколотилось.

– К кому… к кому он обращался в этом сне?

Сара странно на него посмотрела.

– К нам обоим. Если бы тебя не было там… в этом сне, вместе со мной… как бы я переносила его все эти годы?

Сол рухнул в кресло и удивленно уставился на лежавшую на столе руку. Суставы, разбухшие от артрита, набрякшие жилы, пятна… Это, конечно же, его рука. Он, словно со стороны, услышал собственный голос:

– Ты ни разу не упомянула об этом. Ни единого словечка…

На этот раз Сара рассмеялась без горечи.

– А зачем? Каждый раз мы оба сразу же просыпались. И ты был весь в испарине. Я же догадалась, что это был не просто сон. Надо ехать, отец. На Гиперион.

Сол пошевелил рукой. Она по-прежнему казалась ему инородным телом.

– Почему? Ну, Бога ради, почему, Сара? Мы ведь не можем… принести Рахиль…

– Конечно нет, отец. Разве ты не думал обо всем этом? Мы должны поехать на Гиперион… туда, куда нас призывает наш сон… и принести в жертву себя вместо нее.

– Себя, – повторил Сол. Ему показалось, что у него начинается сердечный приступ. Грудь так сильно болела, что он не мог вздохнуть. Он сидел молча целую минуту, уверенный, что, если попытается произнести хоть слово, тут же разрыдается. Собравшись с силами, он сказал наконец:

– А ты давно уже… придумала все это, мать?

– Давно ли я знаю, что мы должны делать? Год. Немногим больше года. Сразу же после того, как ей исполнилось пять лет.

– Целый год! Но почему ты ничего мне не сказала?

– Я ждала. Ждала, что ты поймешь. Что тоже будешь знать.

Сол покачал головой. Комната куда-то уплывала и качалась.

– Нет. То есть пока еще мне кажется, что нет… Мне нужно подумать, мать.

Сол увидел, как незнакомая рука с набрякшими жилами похлопала по знакомой руке Сары.

Она кивнула ему.

Сол провел три дня и три ночи в каменной пустыне, питаясь только черствым хлебом, который запивал водой из конденсаторного термоса.

Десятки тысяч раз за прошедшие двадцать лет он мечтал о том, чтобы болезнь Рахили перешла к нему: ведь если кто-то должен страдать, то, конечно, отец, а не ребенок. Вероятно, все родители на его месте думали бы так же – они так и делают каждый раз, когда их ребенок тяжело заболеет или угодит в аварию. Но здесь все сложней.

На третий день в этом пекле, когда он дремал в тени большой каменной плиты, Сол узнал: да, действительно сложней.

«Мог бы Авраам дать такой ответ Богу? Что он сам будет жертвой, а не Исаак?»

«Авраам мог так ответить. А ты не можешь».

«Почему?»

И словно в ответ Сол, как в бреду, увидел обнаженных людей, шагающих к печам сквозь строй мужчин, вооруженных автоматами, и матерей, прячущих своих детей под грудами одежды. Он увидел мужчин и женщин с кожей, свисавшей обугленными лохмотьями, которые выкапывали перепуганных детей из пепла еще совсем недавно существовавшего города. Сол знал, что все это не сон, а реальные картины Первого и Второго Холокоста, и, понимая это, еще до того, как в его мозгу прозвучал тот голос, он уже знал, каким будет ответ. Каким он должен быть.

«Родители уже предлагали себя. Эта жертва уже принята. Все это в прошлом».

«Но что же тогда? Что?»

Ответом было молчание. Сол, стоявший на самом солнцепеке, с трудом держался на ногах. Черная птица кружила у него над головой, а может, то была просто галлюцинация. Сол погрозил кулаком свинцово-серому небу.