Сергей Синякин - Партактив в Иудее

Прокуратор махнул рукой.

- Ладно, - сказал он. - Что с этим делать будем? - Он указал на проповедника.

- А что со мной делать? - Иксус даже жевать перестал. - Не надо со мной ничего делать. У вас свои заботы, у меня свои.

Прокуратор грустно усмехнулся.

- Ничего ты не понял, - хмуро сказал он. - Ты себе здесь какое имя взял?

- Иксус, - сказал проповедник и пояснил: - По-гречески значит неизвестный.

- Крестился? - в упор спросил прокуратор. Не ответить ему было невозможно. Опыт, большой жизненный опыт помогал прокуратору и не такие орешки раскалывать.

- Естественно, - смущенно сказал Иксус. - На реке Иордань. Потому меня Крестом и прозвали.

- Все правильно, - сказал прокуратор и через плечо спросил Мардука: - Ну, сможешь ему предсказать дальнейшую судьбу?

- А чего ее предсказывать? - удивился тот, хрустя твердой сочной грушей. Повесят его на Голгофе меж двух разбойников. Как говорится, "и к злодеям причтен".

- Вы мне это бросьте! - сказал с достоинством Иксус и нервно отхлебнул из чаши вино. - Это шантаж. Что значит - "и к злодеям причтен"? Кто меня в злодеи запишет?

Прокуратор хмуро улыбнулся.

- А ты сам прикинь, - посоветовал он. - Иксус Крес-тос... крещен Иоанном на реке Иордань... в город Иерусалим прибыл накануне Пасхи... Может, скажешь, что среди твоих учеников и Иуды нет?

Видно было, как Иксус Крест побледнел.

- Есть, - быстро и нервно усмехаясь, признался он. - Целых два... Так это что же выходит? Выходит, что я - это Он? Черт! Вот вляпался! Получается, значит, что Он - это я. - Проповедник снова торопливо отхлебнул из чаши.

- Дошло, - удовлетворенно сказал бородатый Софоний.

- А Волкодрало в книжники подался, - продолжал торопливо прикидывать Иксус. - Он меня всегда не любил, значит, и здесь я от него какой-нибудь подлянки ждать должен. - Он помолчал, прикидывая что-то в уме, потом неожиданно возопил; - Что ж это получается, выходит, мне и жить-то осталось совсем ничего?

- Проняло, - снова прокомментировал Софоний.

- Я же и имя себе понезаметнее взял, - с рыдающими нотками причитал Иксус. - Мне много ли надо - на опреснок и баранинку да на хорошего вина кувшин! Никого не трогал, людям по возможности помогал... За что на крест-то?!

Мардук злорадно улыбнулся.

- С умом проповедовать надо было, - сказал он. - А тебя куда занесло? Гордыня, брат, она самый тяжкий грех. Ты зачем построение Царствия Небесного в отдельно взятой стране проповедовал?

Видно было, что аппетит первоначальный у Иксуса пропал. Проповедник поднял глаза и тоскливо оглядел товарищей по несчастью.

Товарищи эти смотрели на него со скучающим интересом, и Иксус понял, что им его распять на кресте - что скворчонку в поле червячка склевать. И склюют, не задумываясь, склюют во имя собственного благополучия и спокойствия. Слишком хорошо Иксус их знал, не один год с ними в партбюро персоналки провинившихся партийцев рассматривал. Схарчат, бисовы дети, и не поморщатся...

- Вот беда-то! - токующим глухарем закружился он на скамье. - Вот уж беда так беда! Выручать меня надо, братцы. По глупости ведь, по незнанию я в это самое влез по самое не хочу... Что молчишь-то, Федор Борисыч? Иуда, он ведь из твоих осведомителей будет, что ж ты - со своим собственным сексотом не справишься, рот ему заткнуть не сумеешь? Ну, что ты молчишь, Феденька? Что ты жилы из меня тянешь? Прокуратор смущенно кашлянул.

- Ты, Николаич, не обижайся, - сказал он, отводя взгляд в сторону, - но тут, понимаешь, такое дело... Тут мы, дорогой мой человек, высокой политики касаемся. И Иуду ты мне напрасно приписываешь, не мой это человек, совсем не мой. Первосвященник его на тебя нацелил. - Он неожиданно взъярился. - А не хрена было себя царем Иудейским именовать! Ишь партийные гены взыграли! Не сориентировался ты, Митрофан Николаич, в текущем моменте, а теперь ответственность на товарищей взвалить пытаешься!

Проповедник широко открытыми глазами посмотрел на багроволицего прокуратора.

- Значит, ты меня, Феденька, на крест отправишь? - слегка дрожащим голосом спросил он. - Во имя общественного блага и спокойствия товарищем пожертвуешь, дружбу нашу многолетнюю растопчешь?

Софоний почесал бороду.

- Кидаешься ты словами, Николаич, - укоризненно Сказал он. - Дружба, товарищество... Где ж оно было, когда ты меня на бюро за растрату песочил? Что-то не заметил я тогда товарищеской дружбы и взаимопомощи...

Он осекся, заметив, что за ними с явным злорадством наблюдает бывший экстрасенс, переквалифицировавшийся в халдеи. И такой живой интерес блестел в жуликоватых глазах Мардука, что Софоний опомнился и неуклюже закончил:

- А вообще-то, Борисыч, негоже с ним так поступать. Как говорится, конечно, он - сукин сын. Но нельзя же забывать, что он все-таки наш сукин сын! Кадры беречь надо, не зря же было однажды вождем мудро подмечено, что кадры решают все!

Прокуратор залпом выпил чашу вина и нервно заходил по пустому гулкому залу.

- Тебе хорошо рассуждать, - хмуро и язвительно сказал он, остановившись перед караванщиком. - Ты сегодня здесь, а завтра сел на верблюда - и только ветер тебя видел да пески безжизненные. А мне с людьми жить. Я людьми руковожу, и ты только заметь, где я ими руковожу - на оккупированной территории я ими руковожу! Ты ведь иудеев знаешь, они без мыла в жопу залезут. Наговорят Вителию, тот, в свою очередь, принцепсу донесет, меня ведь в два счета в глухую британскую или испанскую провинцию дослуживать отправят или вообще к черту на кулички - в Парфянию* загонят!

* Территория современной Армении. Римляне служить там желанием не горели. И не зря!

- Все к Дону ближе, - мечтательно сказал Софоний. Прокуратор сел.

- Ладно, - все так же хмуро и отрешенно сказал он. - Обещать ничего не буду, но помогу по мере сил и возможностей.

Он посмотрел на проповедника. Иксус с обреченным видом покачивался на скамье. Взгляд прокуратора смягчился, и в нем проскользила еле заметная жалость.

- Ну, что ты скис, Николаич? - грубовато спросил прокуратор. - Не распяли ведь еще! Может, все оно еще и обойдется.

Некоторое время собравшиеся в храме молчали.

- Мужики, - сказал хозяин подземелий, и все обернулись к Мардуку. - А хотите музыку послушать? - сказал тот с внезапной и оттого подозрительной душевной щедростью. - У меня ведь, когда нас сюда закинуло, магнитофон японский в кармане был. И две кассеты Розенбаума...

- А питание ты откуда берешь? - подозрительно спросил Софоний, цепко вглядываясь в лицо лжехалдея. - Или батарейки совершенно случайно у тебя в кармане завалялись?

Мардук беззаботно махнул рукой.

- Главное, что голова со мной оказалась, - беспечно сказал он. - Батарейки я сам сделал из цинка, графита и лимонной кислоты. Минут на двадцать хватает. Так будем мы слушать Розенбаума или по домам расходиться станем?