Томас Диш - Туристы

Все семьдесят шесть дней выдались на славу, с великолепной погодой. Дождь не досаждал; днем не было чересчур жарко, а ночью слишком холодно; вишни еще стояли в цвету. Весна, казалось, никогда не кончится.

Приятно — но любой Болч, из семьи Болчей из Литтл-Рока, был приучен к приятным вещам. Мирна воспринимала это как само собой разумеющееся.

Тем не менее, и она удивлялась богатству гардероба, полностью обновлявшегося каждый день. Такое изобилие даже для женщины из Болчей граничило с излишеством. Когда она попросила простую бриллиантовую тиару, увиденную предыдущим вечером на этой красавице миссис Рэнсом, нубийские рабы (они, несомненно, были нубийскими, но подходило ли слово «рабы»?) принесли целую шкатулку с драгоценностями.

А ежестолетние балы? Как ими было не восхищаться? На каждом празднике появлялись новые танцы и вина, все более пьянящие. Приходилось признавать, что за свои деньги Мирна получает сполна.

В целом, Джимми, похоже, тоже не скучал. Он охотно разучивал новые танцевальные движения, если они не вызывали одышку у Мирны. Когда же какой-нибудь танец ей не нравился, Джимми не выглядел раздосадованным, оставаясь сидеть на своем месте. Как правило, он позволял нубийцам сооружать себе прическу по канонам текущей моды, в разумных пределах. Что до одежды, то его вечерний костюм совсем не изменился с 2176-го года, времени, с которого начинался круиз.

В последние дни Джимми, правда, смотрелся более мрачным. Очарование медового месяца (разумеется, медовым месяцем это можно было назвать только в переносном смысле) заволакивало дымкой, и она страшилась будущего. Сегодня, когда нубийцы приблизились к ним в большом раззолоченном зале Комнаты Сна, Мирна была уверена, что он нахмурил брови, но она чувствовала себя еще чересчур сонно, чтобы размышлять об этом.

Нубийцы размотали мумифицирующие бинты и принялись массировать их тела ловкими сильными пальцами. Мирна предпочла бы более тонкое обращение, но что делать? У нее не хватало душевных сил сопротивляться режиму.

Поскольку никогда, просыпаясь, Мирна не ощущала никакого озноба, ей было трудно осознать, что она провела, замороженная, долгую ночь без сновидений и что с момента предыдущего пробуждения прошло сто лет. Целый век, вы только подумайте! Век это совсем не ерунда.

— В когда входим?.. — начала она.

— Ни малейшего представления, — ответил Джимми угрюмым голосом. Утро для него всегда оставалось плохим временем.

— В каком мы году? — спросила она тихо у нубийца.

— В девять тысяч восемьсот семьдесят шестом.

— Если мне было сорок восемь в 2176-ом, сколько же лет мне сейчас?

— Семь тысяч семьсот сорок восемь, госпожа.

— Бог мой, я, видимо, самый старый человек со дня сотворения мира.

— Наверняка, — сказал Джимми. Он принял самодовольный вид: ему было всего семь тысяч семьсот двадцать шесть. Двадцать два года — ощутимая разница.

— Достаточно, переверните меня, — приказала Мирна нубийцу. Раб (он вел себя соответственно, так почему бы не называть его этим именем?) перевернул Мирну на живот. Его руки принялись разминать мышцы ее шеи и плеч.

— Что будем делать вечером, Джимми, любовь моя? — спросила она примирительно. Старая женщина (даже если считать только сорок восемь лет), влюбленная в молодого мужчину, была готова простить ему маленькие колкости. — Тебе выбирать программу. На весь день.

— Мы пойдем на бал, я полагаю. А что другого мы еще делаем? И когда достаточно пресытимся, вернемся в Мавзолей.

— Выброси это мерзкое слово из своего лексикона, милый. Если ты не хочешь сюда возвращаться, никто тебя не заставляет.

Это была пусть неявная, но угроза. Следовало время от времени напоминать Джимми, кто оплачивает счета.

Но на этот раз милый Джимми не позволил себя впечатлить.

— Если ты решила узнать о моих желаниях, что ж, на самом деле мне бы хотелось выйти в город посмотреть, что изменилось. К чему путешествовать из века в век, если каждое из этих чертовых посещений в точности похоже на предыдущее?

— Но мы были там пять дней назад!

— Пять дней? Пять веков, моя горячо любимая. Время, которое отделяет Данте от Гете.

— Кого?

Малейший пустяк мог возбудить ревность Мирны. Ей не нравилось, что Джимми знает людей, о которых она и не слышала.

— Неважно кого. Они тебя никак не касаются. Помнится, ты говорила, мне выбирать, что мы будем делать. Ну, вот.

— Естественно, Джимми, любовь моя. Мы будем делать все, что ты хочешь… после того, как оденемся.

Нубийцы, всегда готовые воспринять приказ с полуслова, удалились за их дневными одеждами.

Мирна, воодушевившаяся после массажа, спрыгнула с плиты из розового мрамора и присоединилась к Джимми на его каменном ложе (он называл это спаренным саркофагом). Поигрывая позолоченными ноготками в зарослях волос на его груди, осветленных солнцем, она спрашивала себя, любит ли он ее еще? А также размышляла, кто были эти двое, помянутые им? Но, в конце концов отогнав тревожные мысли, она глянула на него с улыбкой, смысл которой ему был известен.

Нубийцы тактично вернулись с их одеждами лишь полчаса спустя.

Рэймона Рэнсом совершала вместе с мужем прогулку, предпринятую для обозрения пейзажей. Этим утром она была одета с явным отсутствием изящества: в матроску и берет, украшенный тесьмой. Грубое белое полотно совсем не облегало изгибов фигуры, но в намерение Рэймоны как раз и входило представить себя в невыгодном свете.

Они остановились немного передохнуть на площадке с видом на город, раскинувшийся у их ног.

— Дорогая, — произнес Нестор любезно, — если ты себя чувствуешь утомленной…

— О! я никогда не устаю. Послушай, мы и ста метров не прошли от ворот.

Рэймона была полна желания размять мышцы и принялась энергично толкать вперед кресло-каталку мужа. Кресло затряслось, и Нестор рассмеялся. Он пребывал в хорошем настроении этим утром.

Морозильник, из решетчатых ворот которого они только что вышли, располагался на вершине самого высокого в городе холма. С дорожки, серпантином спускавшейся по склону, открывался прекрасный вид на городские достопримечательности. И каждый поворот тропы являл глазам супругов новое неожиданное очарование. Несмотря на изменения, привнесенные временем, детали пейзажей были расположены с той же филигранной точностью, что и на картине Пуссена. Даже люди, разбросанные по окоему, казались помещенными туда согласно плану главного архитектора, словно добавленные в последнюю минуту, чтобы служить ориентирами для взгляда. Они чересчур естественны, чтобы быть настоящими, думала Рэймона, как те персонажи на старых плакатах. Они не спешат, но и не стоят неподвижно. Они смотрятся в некотором роде аллегоричными.