Дмитрий Скирюк - Руны судьбы (Осенний Лис - 5)

Но травник не стал её слушать, он сделал шаг и оказался за порогом и двинулся вперёд, к застывшему мальчишке, почти совсем не шевеля ногами. Дотянулся. А края двери вдруг стали смыкаться за ними обоими дымными смолистыми витками и вскоре слились в неровное, чуть шевелящееся нечто посреди комнаты, и оттуда матово заструился серый свет, который не был светом, а был просто - отсутствием тьмы. Ялка снова испугалась и зажмурилась, и на этот раз пролежала так довольно долго, а когда устыдилась своего испуга и обратно открыла глаза, ничего уже не было: Фриц снова лежал на кровати, уже не метаясь, и тихо, спокойно, без хрипа дышал.

А у изголовья кровати сидел Жуга и всматривался в черты спящего лица, бледные и заострившиеся от болезни. Потом он перевёл взгляд на Ялку, заметил, что она не спит, взял свечу в другую руку, чтобы воск не капнул невзначай на спящего мальчишку, и прижал палец к губам: "Молчи".

А рубаха его была мокра от пота, и с распущенных рыжих волос тоже капал пот.

В то утро они не сказали друг другу ни слова, только заварили крепкий травяной душистый чай и долго пили дымящийся взвар, сидя за столом друг напротив друга.

Потом Жуга вдруг протянул ей руку через стол, накрыл её ладонь своей и мягко сжал.

- Спасибо, - просто сказал он. Ялка так и не смогла понять, за что.

- Скажи, - вдруг спросил он. - Как звали твою маму?

- Маму? - растерялась та. - Анхен... То есть, конечно, не Анхен, а Анна. Анна-Мария. А что?

- Ничего. Просто...

Он помотал головой и умолк.

А болезнь отступила, и мальчик пошёл на поправку.

Весь следующий день Жуга был неспокоен, ходил туда-сюда, тёр лоб ладонью и гремел железками в кладовке, потом достал и высыпал на одеяло весь запас поделочных камней, который у него скопился (их то и дело приносили разные лесные существа в уплату за лечение). Он угнездился на лежанке и долго их перебирал, подолгу всматриваясь в мутные, туманные глубины. Что он там высматривал? Ялка терялась в догадках. Мёд янтаря, седая желтизна агатов и сердоликов, синь кварца, зелень турмалина, розовые грани полевого шпата - всё это ничего на значило для травника: Жуга не различал и половины этих цветов и оттенков. Но тем не менее к исходу дня он всё-таки остановил свой выбор на двух опаловых осколках. Совершенно невзрачных, кстати говоря.

Вечером Жуга развёл огонь, расплавил в тигле новенький серебряный талер и кусочек олова, и долго колдовал над ним - бросал какие-то присадки, сыпал порошки, шептал слова на тарабарском языке, потом залил расплав в бороздку, выбитую в камне, и дал ему застыть.

Получившуюся полоску темноватого металла он согнул в незамкнутое плоское кольцо, приделал к ней изогнутые лапки и вмонтировал в получившуюся оправу оба камня. Дальше Ялка вовсе перестала что-то понимать. Жуга не спал всю ночь. Он вновь развёл огонь, наполнил тигель серебряными, оловянными и медными обрезками, а поутру затеял отливать малюсенькие бусины, форму для которых он заранее, как оказалось, вырезал в дубовом чурбаке. В доме сделались дым и чад, проветривать же комнату травник отказался наотрез и Ялке запретил.

Итогом всех этих трудов стал маленький и грубый нешлифованный браслет с двумя камнями и сколькими-то подвесками с наружной стороны. На мягком серебре подвесков травник вырезал какие-то значки и руны. На взгляд девушки никто не дал бы за такое украшение и ломаного медяка. Жуга, однако же, остался вполне доволен своей работой, осмотрел со всех сторон готовую вещицу и до поры упрятал в коробок, где у него был устроен сорочиный свал. Там лежали гадательные руны, птичьи перышки и кости, наплывы и наросты, срезанные им с больных деревьев, мелкие зёрнышки речного жемчуга и столь же мелкие ракушки, камешки, истёртые монетки, отбитые бутылочные горлышки и другой подобный хлам. Иногда у Ялки складывалось впечатление, что он вообще никогда ничего не выбрасывает.

Когда Фриц окончательно пришёл в себя, травник первым делом вытащил на свет браслетку и надел мальчишке на руку, слегка сведя концы, чтоб она не соскользнула с его тонкого, совсем ещё детского запястья.

- Это тебе, - лаконично сказал он и потрепал мальчишку по плечу.

Фриц с интересом покосился на браслет, пересчитал подвески. Их оказалось девять.

- А зачем? - спросил он.

- Так надо. Постарайся не терять.

Ялке он ничего не соизволил объяснить. Та не настаивала.

Сейчас она смотрела и вспоминала. Но Фриц ничего этого не помнил и не знал. Он не знал, что его в последний миг вернули с дороги, с которой мало кто обратно возвращался. Он просто стоял и радовался бытию. Снег ослеплял. Дневное солнце серебрилось искрами. Безоблачное небо было синим и прозрачным. Фриц посмотрел на скалы со стеклянным водопадом, на тропинки, на застывшую чашу родника, на голые деревья, окантованные снегом, и на сосны, хоть зелёные, но тоже в снежной шубе, на большое кряжистое дерево, стоящее отдельно, и решил, что здесь совсем неплохо. Дом был просторный, длинный, с сараем и большим запасом дров. На душе у Фрица сделалось вдруг удивительно легко и тихо. Он вдохнул полной грудью, закашлялся, плотнее запахнулся в одеяло и развернулся лицом к двери. Увидел, что Ялка смотрит на него, слегка смутился, но потом вызывающе поднял взгляд. Критически осмотрел дверной косяк, достал из рукава Вервольфа, примерился и двумя уверенными вертикальными движениями вырезал на потемневшем дереве значок из азбуки бродяг - косой шеврон "V". Знак того, что о тебе всегда здесь позаботятся, когда ты болен. Ялка не стала возражать или протестовать. Вообще ничего не стала говорить.

А Фриц постоял ещё, оглядывая свою работу, затем кивнул, спрятал нож и направился в дом - выздоравливать.

* * *

- Hola, Мигель!

Хлопок по плечу вывел Михелькина из задумчивости. Он обернулся.

Коренастый бородатый Санчес подмигнул ему и плюхнулся рядом на скамейку. Поёрзал задом, располагаясь поудобнее, откинулся к стене и с видом полного удовлетворения вытянул ноги к огню. Он был без кирасы и без алебарды, в одних рейтузах и суконной куртке с острыми плечами, расшнурованной на волосатой груди. Брабантский воротник на нём засалился и потемнел, вязь кружев растрепалась. В одной руке была початая бутылка амбуазского вина, в другой - большой кусок поджаренной свиной грудинки. Солдат периодически прикладывался то к тому, то к другому, подмигивал и выглядел довольным выше всякой меры.

- Чего приуныл? - осведомился он после доброго глотка из пузатой бутылки. - Ну-ка, подставляй стакан. Подставляй, подставляй: такому славному muchacho, как ты, не следует так убиваться. Опять вспоминаешь ту свою девку?

Михель не ответил. Стакан, однако, он под горлышко подставил, молча посмотрел, как тот наполнился рубиновым напитком, вздохнул, потянул его к себе и залпом отпил половину. Санчес одобрительно кивнул, поставил бутылку на стол и полез в карман за трубкой.