Евгений Филенко - Гребень волны

– Мало того, что мы сами разлетимся в прах, – мрачно сказал Костя. – Мы запросто можем свалиться в форсаж, и тогда…

– Ой, что будет тогда, – произнес Ертаулов.

– Зверь попался исключительно расчетливый и знающий, – заметил Пазур. – Нанес нам смертельный укус точно в схему контроля.

– Ну что ж, – промолвил Костя. – По крайней мере, ясно, где латать. Нужно прощупать схему, разыскать дефект и устранить.

– Дефект – это сказано чересчур мягко, – возразил Стас. – Похоже, часть схемы полностью выгорела. Эта лапчатокруглая холера умело разыскала в чреве нашего «гиппогрифа» самые важные аксоны, а затем аккуратно выжгла их направленным пучком излучения.

– Все же артефакт, а не тварь?

– Разумеется, – кисло проговорил Пазур. – И если те, кто внутри него или кто натравил его на нас, решат, что нам вложили недостаточно, впереди нас ожидают новые сюрпризы.

– Ну, это их дело, – заявил Кратов. – Когда вложат, тогда и поглядим. Только для нас лучше уйти из экзометрии прежде чем они опомнятся. Что мы медлим?

– Мы не медлим, – сказал Стас. – Мы обдумываем варианты.

– Понимаешь, Второй, – задумчиво сказал Пазур. – Чтобы добраться до вероятного дефекта в схеме контроля, есть два пути. Как в былине про Илью Муромца и Соловья-разбойника. Пойдешь налево, пойдешь направо… Только вот, к сожалению, прямого пути у нас нет. И выбор пути, как это и случается обыкновенно в жизни, во многом определяет, повезет нам или нет.

– Что же это за пути?

Пазур коснулся пальцем клавиатуры, и на экране перед ним возникла цветная стереосхема мини-трампа.

– Изволь, – сказал мастер. – Итак, гравигенераторы скомпонованы таким образом, что фактически опоясывают корпус в области кормы. Одна секция находится под грузовым отсеком, в четырех метрах под его полом, и метры эти заполнены всевозможными системами жизнеобеспечения, энергоснабжения, терморегулирования и так далее. А также и фрагментами схемы контроля, которая, по нашему с третьим навигатором мнению, пострадала особенно сильно. Артефакт метил именно в нее и много в том преуспел. С этой секцией связи нет совершенно, и восстановить ее, очевидно, не удастся. Хотя доступ к ней относительно прост. Подчеркиваю – относительно, потому что четыре метра, которые предстояло бы пройти, пустот не содержат и никогда не предназначались для моционов. Особенно когда этим займутся такие долдоны, как любой из вас. Это путь первый…

– Понятно, – сказал Костя нетерпеливо. – Давайте сразу о втором.

– Еще три секции, которым повезло больше, расположены под обитаемыми помещениями и частично над центральным коридором. До них буквально рукой подать, они неохотно отзываются на команды когитра, поскольку схема контроля в этом секторе поражена частично. Может быть, все ограничивается локальными обрывами, которые ничего не стоит устранить. Тогда мы вернули бы себе основную часть генераторов. И у нас возник бы шанс на удачный выход в субсвет.

– А самое замечательное, – добавил Ертаулов, – что к этим секциям есть доступ через грузовой люк. Видишь эту шахту? Мы с тобой вчера наблюдали, как в нее упихивали «салон-вагон».

– Тогда все просто, – сказал Кратов. – Я влезаю в скафандр, выхожу наружу, проникаю внутрь секции, а там на месте сориентируемся. Стас в это время страхует меня изнутри…

– Да ты спятил, Второй, – произнес Пазур. – Это же экзометрия!

Костя прикусил язык и густо покраснел. «Не слишком ли часто за последние дни ты садишься в лужу, звездоход? – подумал он. – Так ведь и свыкнуться можно. С лужей-то…»

– Никто и никогда не покидал борт корабля в экзометрии, – сказал Ертаулов. – По крайней мере, об этом не сообщалось. Ну, нормальному человеку и в голову не придет за ради интереса окунаться в пространство, лишенное всяких измерений. Хотя, я убежден, теоретические основы такого эксперимента непременно есть. Не могут звездоходы на досуге не пофантазировать на такую вкусную тему! Эх, запросить бы наш инфобанк!

– В самом деле, – сказал Костя, кусая губы. – Корабль находится в экзометрии и продолжает существовать как вполне материальный объект. А что такое человек в скафандре?

– Тот же материальный объект малой массы, – сказал Ертаулов. – Скорость в экзометрии есть функция от массы. Но в данный момент скорость нас не волнует.

– Она взволнует тебя, когда ты отклеишься от корабля и обретешь собственную скорость, – заметил Пазур. – Примерно на два порядка меньшую, чем скорость корабля.

– Вывод: отклеиваться не следует ни под каким предлогом, – сказал Стас. – Масса корабля сейчас интегрирует и массу каждого члена экипажа, и массу всех наших скафандров. Покуда масса человека в скафандре, независимо от его местонахождения – внутри ли он, снаружи ли – складывается с массой корабля, неприятностей быть не должно.

– Когитр, – позвал Пазур. – Ваша оценка?

– Прецеденты неизвестны, – сказал когитр. – Логика примитивна. Однако она присутствует.

Пазур крутнулся в кресле и оказался спиной к спутникам. Ссутулившись, он застыл в таком положении, будто вмиг отключился от обсуждения.

– Пойду, конечно, я, – уверенно заявил Костя. – У меня масса больше.

– И целуйся со своей массой, – сказал Ертаулов. – При чем тут масса?! Все дело в сноровке.

– Сноровки у меня, допустим, тоже не в пример больше.

– Ты пойми простую вещь. То, что я здесь наплел, может не иметь никакого смысла. И если ты со своей выдающейся сноровкой и заслуживающей уважения массой накроешься там, в экзометрии, мастеру некого будет послать одолевать заветные четыре метра.

– И тут как раз подвернешься ты. А мои лишние килограммы и сантиметры окажутся лишними.

– Настоящий звездоход, Костя, должен уметь вписываться в любой отличный от нуля объем. А я всегда считал тебя настоящим звездоходом. Ну, почти настоящим.

– Прибереги эту наглую, ничем не прикрытую лесть для других!

– И вот еще что… Мы влипли в очень заковыристую передрягу. И, если по совести, я думаю, что шансов у нас нет. Что бы ни говорили старшие коллеги. И, в отличие от тебя, законченного прагматика, замешанного на грубой прозе бытия, не верящего ни во что, кроме стартового импульса, я настроил себя на две мысли, и мне это сильно помогает. Мысль первая: не воспринимать происходящее близко к сердцу. Не размышлять о том, чем все может кончиться. Отгородиться экраном безразличия. Все, что творится – творится не со мной! Очень помогает… И мысль вторая: мы уже мертвы. Да, Костя, мертвы. Поэтому мне, как убежденному покойнику, нечего бояться. Тем более такого пустяка, как физическое разрушение телесной оболочки. А вот ты можешь ли похвастать подобным бесстрашием обреченности?

– Стас, ты что? – пробормотал Кратов. – Серьезно?