Жумабек Алыкулов - Эридиана

— Кто — она? Объясните, Вероника! — сказал он как можно мягче.

— Ах, да… Мне почему-то казалось, что вы сразу поймете! После обеда я пошла на раскопки, когда вы с Павлом Игнатьевичем увлеклись воспоминаниями, я почувствовала себя лишней. Я разглядывала этих идолов, каменных баб. И вдруг одна каменная баба, когда солнце уже подошло к горизонту, улыбнулась мне — ласково, так дружески, как моя лучшая подруга, которая могла бы у меня быть. Мне стало так легко, хотелось взлететь!

Никифор Антонович попытался сострить:

— Ну и взлетели бы, на здоровье…- И вдруг холодное чувство опасности, как на головокружительной высоте сарыджазской тропы, сдавило сердце.

— Она дружелюбно улыбалась при солнечном свете. Как она переменилась потом! Я долго ходила среди этих надгробий, сохраняющих память об умерших. Я ощутила себя связанной с ними: их угасающие мысли проникали в мой мозг. Им было холодно — я готова была отдать им свое тепло. Эти страдающие тени так тяжело переносили свое заточение в гранитных кристаллических структурах надгробий. Я так предалась им! И что же?!

— Дорогая Вероника!- озабоченно промолвил Никифор Антонович. — Разрешите-ка потрогать ваш лоб. Жар! У меня есть уникальное средство. Поверьте,- торопливо говорил он, отыскивая лекарство,- у вас сразу перестанет болеть голова!

— И что же! — повторила она, как пифия *над трагическим жертвенным, дымящимся кровью, котлом. — Когда я возвращалась в лагерь, подсвечивая тропу фонариком, мне захотелось проститься с этой улыбающейся каменной идолихой. Как ужасно она улыбалась! Она беззвучно хохотала, она издевалась над моим чувством единения с угасающими тенями. Ее гранитные губы были искривлены судорожным хохотом, мне стало так страшно, я сразу вспомнила о вас. Вы, Никифор Антонович, единственный человек, который может защитить меня от издевательства этой каменной бабы!

[*Пифия- жрица-прорицательница в Древней Греции.]

— Конечно, конечно,- успокаивающе бормотал профессор. — Я вас понимаю!

Он вполне и совершенно ясно понял, что такое долгое путешествие, так тягостно повлиявшее и на него самого (а он, невольно, уже думал: как-то придется возвращаться в Каракол? По этим теснинам, по этим козлиным тропам, по этим ледяным карнизам), сломило психику девушки. И разве не он виноват в этом? Ведь ей запрещено было появляться на раскопках. Что за наваждение руководило его поступками?

— Вот, выпейте, Вероника Павловна. Так, а теперь вот люминал. И вы заснете. Я вас, конечно, защищу от посягательств этой каменной бабы!

Он укрыл девушку одеялом и осторожно вышел из палатки.

Стояла тихая ночь. Звезды были так блестящи и близки, что к ним хотелось протянуть руки. Марс в своем Великом противостоянии был кроваво-красен: угасающий зрачок, устремленный на Землю в предсмертном длительном немигании. Марс тянулся к Земле. Он дрожал и расширялся. Его контуры были непривычны человеческому глазу, не вооруженному оптикой: диаметр Марса увеличился в несколько раз. Никифор Антонович протер глаза.

От костра доносились смех и возбужденные голоса. Соревновались в прыжках через огонь.

Утром Никифор Антонович пошел на могильники. Один. Моросил нудный дождь. День был нерабочий.

Он внимательно рассматривал идолов, но не находил никаких мимических различий в выражении их каменных физиономий. Это были стереотипы, идентичные, построенные по единой схеме, будто отпечатанные с одной матрицы. Он пытался подавить разочарование: неужели он и вправду поверил в вечерний бред Вероники? Он ожидал увидеть различие в их масках? У него была интуитивная вера в свежесть ее непредвзятого взгляда! Но каменные идолы — полутораметровые гранитные столбы, увенчанные округлыми болванками голов,-были одинаковы: стандартно выбитые углубления глаз, возвышенности надбровных дуг, плоского носа, тонких губ, выпуклостей щек. Не понять, мужчины это или женщины. Единая маска, отпечатанная и застывшая на всех гранитных столбах. Примитив, но вневременной, если возраст речных террас верно определен.

Никифор Антонович набросил на голову брезентовый капюшон плаща: дождь усиливался. И, переходя от одного каменного идола к другому, он почувствовал неприятное ощущение внутреннего давления, чей-то мысленный приказ.

Он был здесь, на захоронении, не один! За ним кто-то наблюдал. Этот пронизывающий взгляд подавлял и подчинял. Мрачные могильники, каменные идолы, неодушевленные, но излучающие непостигаемую им тревожную мысль. Источник эманации *мысли как будто сконцентрировался сзади него, за спиной. Сверхъестественное чужеродное наваждение. Сколько сил нужно, чтобы преодолеть этот внезапный панический страх и обер» нуться, посмотреть в упор: что же там такое?

[*Эманация — излучение.]

— Никифор Антонович! — услышал он сзади зябкий, дрожащий голос Вероники. — Вы прошли мимо. Идемте, я вам покажу эту… женщину.

Страх исчез, Никифор Антонович обернулся. Вероника полусонно смотрела на него.

— Ох, как мне хочется спать,- подавляя зевок, сказала она.-День, правда, такой дождливый. Может, поэтому я хочу спать? Идите за мной, Никифор Антонович! Раз, два, три, четыре, пять… шесть… Вот она! Вы посмотрите, как хорошо она улыбается!

Ударил ливень.

Вероника сделала шаг к идолу и покачнулась. Никифор Антонович подхватил ее за талию. Вероника стала оседать, и ему пришлось напрячь силы, чтобы удержать ее тяжелеющее тело. Вероника спала! Люминал, который он дал ей на ночь, еще действовал!…

Вечером, когда дождь кончился и земля успела просохнуть, Никифор Антонович расположился со всеми материалами Введенского на прибрежном песке. Больше всего его интересовали кальки с масками идолов. Эти балбалы **располагались в пятнадцати метрах друг от друга по линии, ориентированной под тупым углом к широтному направлению террасы. Северо-восточное окончание этой линии перекрывалось как раз теми речными наносами, по которым датировался возраст захоронений.

[**Балбалы — каменные изваяния.]

Все кальки, как полагалось, были пронумерованы в порядке расположения идолов, от меньших к большим, с юго-запада на северо-восток.

Никифор Антонович разложил кальки, в соответствии с пространственной ориентировкой идолов, прямо на песке и придавил их камешками. Было двадцать четыре калькированных маски со скорбно опущенными уголками губ. Профессор Преображенский отошел, чтобы рассмотреть их со стороны. И тут, на удалении, он заметил, как будто даже случайно, что губы одной маски чуть-чуть прямее, чем у прочих. Эта спрямленность была почти неуловима: если не ожидать ее, то и невозможно заметить.

Это была маска № 17, снятая с того самого идола, возле которого заснула Вероника. Значит, именно этот идол улыбался Веронике.