Александр Рыжков - ФБР

Градов принял причитающийся ему по закону подарок нехотя, как принимают обязательное для употребления горькое лекарство, но точно не как предмет воодушевления, радости, счастья… И не мудрено, когда стрелка настроения находится в чёрном секторе… Да, тогда ничто не может обрадовать, даже внеочередная порция байгана…

Обычно Зиновий вдыхал «маски счастья» у себя дома, после работы. В молодости он любил принимать их вместе с женой. Под байгановым опьянением у них бывал незабываемый секс. Такой, что прогулка по радуге и ночь в алмазах — становились не просто словами… Но старению подвержены все, а замедлить его ход способен только «Вдох императора Ши» — разновидность байгана, которую не каждый олигарх себе позволить может.

После наступления климакса Лиза потеряла к мужу сексуальный интерес. Да и сам Зиновий всё реже испытывал утреннюю эрекцию. Поначалу он пытался заводить любовниц, чтобы продолжать ощущать себя мужчиной, но это лишь напоминало ему о неумолимом старении: короткое воодушевление, а потом длительный упадок настроения. Изменяя Лизе, женщине, с которой прожил большую часть жизни, Зиновий чувствовал себя чудовищно. Попытки вернуть её интерес в постели ни к чему не приводили. Это ранило самолюбие Градова, но поиски любовниц ранили самолюбие ещё больше. Со временем он бросил и это занятие. Не то чтобы он лишился интереса к женщинам или возможности этот интерес реализовывать… просто настроения в последние годы никакого не было. Одно развлечение после работы — играть в шахматы с друзьями и каждый субботний вечер в одиночестве вставлять трубки байгана в нос.

Пожалуй, и всё.

Сейчас Зиновий решил разок изменить традициям: употребить байган вне стен родной хрущёвки. Улицы были пустынны. Работоспособные граждане выполняли свой общественный долг. Способные обучаться дети, подростки и юноши грызли свой гранитный монолит науки. Круглый раненный зверь солнца подползал к закату, забрызгивая кислотные тучи кровью. Асфальт под ногами был почти целым, лишь иногда встречались выбоины и растущая из трещин полынь и прочая трава. В лучах заката кружили вороны. Их карканье монотонно-отвращающим эхом разносилось по округе. Если бы у этого карканья был цвет, то он оказался бы смолянисто чёрным, как раз в тон шкале настроения Градова.

На душе кошки скребутся — так говорят в народе, когда уж очень всё плачевно.

Зиновий Сергеевич не чувствовал ни одной скребущейся кошки внутри. Он чувствовал, что его душа — это те кислотные тучи, нависшие над городом Н. Заходящее солнце — это годы, которые ушли незаметно, оставив после себя дряхлую, изъеденную бороздами морщин старуху старость. А вороны — это те мысли, те подлые, дрянные мысли, эмоции, переживания… в общем всё то, что уже который год бередит душу. Нет, на душе не скребутся кошки. Нечего скрести. На душе каркают вороны. Монотонно. Уныло. Безапелляционно и цинично. Безвозвратно жестоко.

На душе каркают вороны…

Вороны, мать их!

А вот и «Парк Победы». От него осталось только гордое название. Проржавевшие до дыр прутья забора, громадные трещины, ямы, обнажившаяся арматура в железобетонных надломах. Выгоревшие после летнего пожара деревья, выступающие обугленными трупами из земли. И сорняки, заполонившие всё.

Зиновий Сергеевич Градов выбрал узенькую тропинку, натоптанную нечастыми посетителями парка. По ней он добрался до первой попавшейся на пути скамейки. Ну, назвать скамейкой можно лишь условно то бетонное основание с обломком доски. Да ещё и поросшее плющом.

Старик расчистил себе место и присел на угол доски. Всё это время он держал в правой руке байган.

— Ещё недолго всё это терпеть, ещё недолго… — прошептал он, и подобно столпу яркого света, прорвавшемуся сквозь грозовую тучу, Зиновия захлестнули мысли о том, что пенсии ждать ему осталось чуть меньше месяца. И тогда он сможет получать байган столько, сколько его душе заблагорассудится. И тогда он не будет вкалывать на засевшей в печёнке неблагодарной работе педагога. И тогда он не будет каждый день видеть старческое лицо охладевшей к нему Лизы. И тогда-то жизнь наладится!

Не такое уж и дерьмо, эта жизнь…

— За тебя, Альберт Зарецкий, — тяжело вздохнул Градов. — Видит Бог, я не виноват в твоей смерти.

Он сорвал пломбу с круглой прозрачной ёмкости, на которой коричневела надпись «Пряная ночь», настроил плавающие трубочки под размер и резко воткнул их в ноздри. Глубоко воткнул. Так, чтобы заслезились глаза.

Вдохнул полной грудью.

Маленький прицепной вагончик отстегнулся от общего состава.

Металлические колёса застучали по колее облегчения и свободы…

— Совершеннолетие приходит с половым созреванием. У женщин оно наступает на несколько лет раньше, чем у мужчин. А следом за ним появляется и социальная ответственность. За каждый поступок теперь приходится держать ответ, и родители больше не могут взять на себя вину, если этот поступок плох…

Ранняя система, определяющая совершеннолетие по возрастной градации, варварски несовершенна. Человек был ограждён от реального мира колпаком возрастного порога до 18 лет (в некоторых странах эта цифра вопиюще доходила до 21 года). И это при том, что любой человеческий организм уникален!

Но эти времена давно в прошлом. Каждый вступает…

Света окончательно потеряла нить лекции. А если нет нити, ведущей к пониманию материала, то зачем разбирать тонны слов, под которыми эта несчастная нить безвозвратно погребена? Уж лучше подумать о нём. О Говарде…

Да, Говард грубый и неотёсанный. А ещё он считает Свету глупой малолеткой и делает вид, что не замечает её чувств. Дурачок этакий! Не воспринимает её всерьёз. А ведь Светке уже скоро шестнадцать лет!!! В шестнадцать её мама была второй раз беременна. Первый раз, как Света недавно выяснила из маминого дневника, не совсем удался — на седьмом месяце случился выкидыш. Мог родиться мальчик. И тогда у Светки был бы старший братик, который уж точно не давал бы сестричку в обиду! Он бы без проблем объяснил Говарду, что к Светке нужно относиться со всей серьёзностью. А если Говард не поймёт, то Вова объяснит по-мужски… И после этого всё у Светы станет замечательно!

С объяснениями Говарду что почём мог бы справиться и младший братик, не будь Светина мама такой эгоисткой, решившей после рождения дочери остановиться. Ей и одного ребёнка хватало. В принципе, не так это и эгоистично. Просто мать-одиночка всё взвесила и решила не заводить второго ребёнка. А может, и не было с кем это сделать — разве что в банк спермы сходить, но кто знает, какие там доноры…

Об отце Света ничего не знала. И даже в мамином тайном дневнике, который доця отыскала в груде макулатуры, годами скапливавшейся в кладовой, об отце никаких упоминаний не было. Вернее они когда-то были, как догадывалась дочурка, но давно канули в лету. Те места в дневнике, в которых предположительно упоминался отец, были вырезаны, либо замазаны густым слоем штриха. Порой недоставало целых страниц…