Александр Рыжков - ФБР

Зиновий Сергеевич хотел утешительно похлопать Свету по плечу, но опомнился, увидев свою уродливую лапу. В тот миг ему захотелось умереть…

— Вам, наверное, очень одиноко…

— У-у-у-у-у-ф-ф, — жалобно протянул Горгорот.

— Мне тоже… — вздохнула Светлана Соловьёва. — А знаете, Зиновий Сергеевич, давайте друг друга развеселим?

Мутант вопросительно посмотрел на Светку. На какие-то секунды он забыл, что старается прятать свою чудовищную морду от девушки. Хотя во взгляде последней не было отвращения. Уже хорошо…

— Да, именно! — загорелась идеей Соловьёва. — Давайте будем разговаривать. Я буду говорить, а вы будете давать мне знать — «да» или «нет».

Горгорот положительно кивнул.

— Вот и здорово, — попыталась улыбнуться Света, хотя ничего хорошего во всей этой ситуации не видела.

Её учитель превращён в безжалостное чудовище, которое совсем недавно лишило жизни знаменитого Укротителя. Боялась ли Соловьёва? Отчасти. Но не за свою жизнь, нет. Вряд ли Горгорот причинит ей вред — если уж она до сих пор дышит, то… Света боялась за мир, в котором приходится жить. В чём можно быть вообще уверенной, если вместо ялтинского отдыха — твой учитель в облике уродливого мутанта выволочен на сцену в качестве кровавого развлечения? Толчок стола, и карточный домик иллюзий вмиг рассыпался, оставив на гладкой лакированной поверхности пустоту и разочарование, растерянность и грусть…

— Т-у-у-у-ф, — почти весело тявкнул Градов-мутант.

— Скажите, как вы будете говорить мне «нет»?

— Гравк, — тявкнул Горгорот.

— А «да»?

— Ровлф!

— Тогда начнём?

— Ровлф!

— Вот с чего бы начать, — Светка почесала затылок. — Всегда сложно начать. Дальше просто. Вот чем бы нам… чего бы… эх… Зиновий Сергеевич, вы любите мороженое?

— Ровлф.

— А вы много сортов пробовали?

— Ровлф!

— А я вот, только один раз пробовала — шарик с кокосовой стружкой. Оно было подтаявшее, но всё равно вкуснее я ничего не ела. Мама принесла его домой. Где она достала эту невероятную редкость — для меня до сих пор загадка. Правда, я всем подружкам рассказывала, что съела тогда полведра мороженого разных вкусов и сортов. Некоторые даже верят. Особенно эта сраная корова Вэньг Ли. Как-то по-детски, да?

— Ровлф…

— А тупица Вэньг Ли вообще никогда мороженого не ела!

Зиновий посмотрел взглядом любопытной собаки, пытающейся понять мысли своего хозяина.

— Она украла у меня парня, сучка узкоглазая, — Светка почувствовала, как всё внутри закипает, досада и зависть тысячами крошечных сколопендр забегали по сердцу.

Зиновий Сергеевич Горгорот захотел погладить бывшую ученицу, но не посмел. Он вообще хотел отгрызть себе лапы за то, что осмелился схватить ими Светлану в шатре и принести её в эти развалины на окраине города. Но инстинкт самосохранения не позволял причинять себе вред.

— Вы ведь знаете моего бывшего парня Говарда Закирова? — немного успокоившись, спросила Светка.

— Гравк.

— Ну да, откуда вам его знать? — девушка задумчиво почесала затылок. — Ах, я и забыла совсем. Он сидел рядом со мной на представлении.

Горгорот пожал громадными плечами, покрытыми густой коричневой шерстью, мол, слишком народу было много, на тебя только и обратил внимание.

— Не важно. Это наша последняя прогулка. Знаю я Ли. Сучка своего не упустит. Её показуха, что она его бросает… Дешёвка!

Горгорот внимательно слушал, время от времени кивал, и как никогда сожалел, что не может сказать и слова. Ох, был бы он былым Зиновием Сергеевичем Градовым — вмиг успокоил Светлану и перекрутил всё так, что девушка рада была бы, что у неё парня увели. Говард ведь педагог с не одним десятком лет стажа…

— А знаете, Зиновий Сергеевич, я начинаю догадываться, кто мой отец, — неожиданно переключилась Светлана Соловьёва. — Вы вот спрашивали у меня, и с мамой моей разговаривали. Думаю, для вас её «молчаливый пост» показался чем-то странным. Мне тоже её молчание и… — Света пощёлкала пальцем, подбирая подходящее слово. Слово вскоре нашлось, вероятно даже подчерпнутое с уроков Зиновия Сергеевича, но в значении сего слова Света была не совсем уверена, хотя это не помешало его произнести: — апатия… Да, апатию мамы я долгое время не понимала. Хотя совсем недавно… вы не поверите, но это случилось после теста на совершеннолетие и… попробовала взрослый байган… В общем, я начала немного понимать свою мать. Всё стало на свои места. Я читала её тайный дневник. Упоминания об отце в нём были тщательно вырезаны или замазаны. Я слишком сильно обращала внимание на них, и только сейчас поняла, что разгадка лежала совсем не в отсутствующих записях. Разгадка лежала в остальных записях. Тогда мама была примерно моего возраста. Она страдала от неразделённой любви. Прямо как я сейчас… Всё это записано в дневнике с большой точностью и деталями. А ещё мама писала, что раны может лечить любовь к детям… Тут бы в пору догадаться, что моя мамочка просто пошла и переспала с первым встречным, чтобы зачать меня. Но вы ведь не знаете того, что знаю я.

Горгорот слушал, навострив уши. Очень внимательно, впитывая каждое слово, как губка. Перерыв в исповеди Светы, да ещё и на самом интересном месте — заставил его невольно поёжится. Он с надеждой поглядел на рассказчицу и жалобно тявкнул.

Света медлила по двум причинам. Первая — она просто собиралась с мыслями. Вторая — просто хотелось помучить учителя. Сколько лет подряд он непрерывно что-то рассказывал на уроках, а Светка и её одноклассники внимали. Теперь всё поменялось, из рассказчика Градов превратился в слушателя. Правда, он ещё и в мутанта превратился…

Странное дельце получается: чтобы начать слушать, нужно ни много, ни мало — просто перестать говорить!

— Думаю, вам можно это рассказать, — Светка решительно кивнула, словно побеждая саму себя в мысленной баталии. — Я не была первой у своей мамы. Был выкидыш на седьмом месяце. Мальчик, мама ему даже имя дала. Вова. Я долгое время думала, что это имя моего отца… И так бы всегда думала, наверное, если бы не перечитала дневник. На этот раз пошла домой другой дорогой, мимо странной вывески на покрытом белой плиткой двухэтажном здании «экстракорпоральное оплодотворение». Я специально выучила. Да, можно это списать на любовь к деталям. Но, чёрт подери, почему в дневнике, который кишит деталями и дотошными описаниями — про дорогу домой в тот день сказано одним предложением? Ни тебе разговоров с подружками, ни тебе описания погоды, ни тебе других зданий по пути… Это непохожее на остальные предложение мама оставила мне специально. Она не хочет и не может говорить с кем-либо об этом. И только Богу известно, что она испытывает, когда кто-то спрашивает её о моём «отце». Мама специально оставила дневник, не сожгла, хотя вполне могла. Она сберегла его для меня вместе с загадкой, которую может понять только взрослый. И вот я выросла…