Дин Кунц - Душа тьмы

Я, не таясь, смеялся над ним.

Нет, он не рискнул ударить меня: слишком я был ему нужен.

Уродливое дитя тоже засмеялось, сложившись пополам в своем кресле и хлопая старчески дряблыми ручонками по коленям. Это был самый жуткий смех, какой только мне приходилось слышать. В нем звучало безумие.

Свет постепенно угасал. Машины были сдвинуты в сторону и теперь стояли, наблюдая и торжественно фиксируя все происходящее.

— Эти шестиугольные знаки, которые вы видите на стенах, — часть только что завершенной предгипнотической подготовки. После того как он впадет в транс, мы введем ему в яремную вену двести пятьдесят кубиков циннамида. — Одетый в белое директор медицинской команды говорил с приятной прямотой, но так равнодушно, словно обсуждал действие одного из своих приборов.

Ребенок сидел напротив меня. Глаза его помертвели — проблеск мысли исчез из них, и ничто не пришло ему на смену. Меня уже меньше ужасало его лицо. Однако я ощущал холодок в животе и жжение в груди, точно что-то рвалось из меня наружу.

— У него есть имя? — спросил я Морсфагена.

— Нет.

— Нет?!

— Нет. Ему, как обычно, присвоен кодовый номер. Этого нам вполне достаточно.

Я снова посмотрел на уродца. И в глубине души (некоторые церкви отказывают мне в праве на нее, но ведь церкви отказывают людям во множестве вещей по множеству причин, а мир все еще вертится) понял, что во всей Галактике, во всей огромной Вселенной, в миллионах обитаемых миров, которые, возможно, плывут в ее просторах, не существует имени для этого ребенка. Просто Ребенок. С заглавной буквы.

Медики тем временем продолжали свое дело.

— Еще пять минут, — сказал Морсфаген. Он обеими руками вцепился в подлокотники своего кресла. Теперь, однако, это был не приступ гнева, а лишь ответная реакция на переполнявшее комнату напряжение.

Я кивнул, взглянув на Харри, который настоял на своем присутствии при первом сеансе. Он все еще не отошел после сражения с этими монстрами. Я чувствовал себя так же неуютно и, пытаясь избавиться от этого чувства, обернулся к Ребенку и приготовился к атаке на неприкосновенность его мозга.

Легко переступив порог, я рухнул во мрак его разума...

...и, очнувшись, увидел белые лица с черными дырами вместо глаз. Они бормотали на чужом языке и тыкали меня холодными инструментами.

Когда мое зрение прояснилось, я увидел странную троицу — Харри, Морсфагена и какого-то медика, который считал мне пульс, прищелкивая языком, как будто полагал, что именно так и должны вести себя доктора, оказавшись не в состоянии сказать чего-либо умного.

— Ты в порядке, Сим? — спросил Харри. Морсфаген оттолкнул моего стряпчего (агента, почти отца) и склонился надо мной. У него было костистое лицо, и я видел волоски в его ноздрях.

— Что случилось? В чем дело? Тебе не заплатят, если не добьешься результата.

— Я не был готов к тому, что обнаружил, — сказал я. — Все просто. И не нужно истерик.

— Но ты кричал и стонал, — запротестовал Харри, втискиваясь между мною и генералом.

— Не волнуйся.

— Так что ты нашел неожиданного? — спросил Морсфаген. Он был скептиком, и по его мнению, я мог встревожиться больше, но никак не меньше.

— У него нет никаких осознанных мыслей. Там просто огромная яма, и я упал в нее, ибо мне не на что было опереться. Очевидно, все его мысли — или же большинство их — исходят от того, что мы считаем подсознанием.

Морсфаген подался назад.

— Так ты не можешь достичь его?

— Я этого не сказал. Теперь, когда уяснил, что там есть и чего нет, все, надеюсь, будет в порядке.

Я с усилием сел: комната перестала наконец вращаться у меня перед глазами, шестиугольники на стенах и световые пятна замерли. Я взглянул на свои часы с картиной Эллиота Гоулда на крышке, высчитывая время, и сказал:

— С вас примерно сто тысяч кредитов. Положите их на мой счет или как?

Он брызгал слюной, бушевал, рычал. Он извивался. Он цитировал правительственные тарифы для служащих и Акт о правах наемных служащих 1986 года, параграф два, пункт три.

Я невозмутимо наблюдал.

Он гарцевал по комнате. Он рвал и метал. Он требовал сказать, что я такого сделал, чтобы требовать платы. Я ему не ответил. Немного передохнув, он принялся бушевать снова. Однако в конце концов выписал чек, в отчаянии шарахнул кулаком по столу и удалился из комнаты, назначив мне время следующего сеанса.

— Не испытывай судьбу, — немного погодя посоветовал мне Харри.

— Не судьбу, а важность собственной персоны, — возразил я.

— Он законченный ублюдок и не сдаст своих позиций.

— Я знаю. Потому и подкалываю его.

— Это что, мазохизм?

— Да нет, это все мой “синдром Бога”. Я просто проверял одно из своих знаменитых заключений.

— Послушай, — сказал он, — ты можешь выйти из этого дела.

— Нам обоим нужны деньги. Особенно мне.

— Есть вещи поважнее денег.

Ассистент, выносивший оборудование из комнаты с гексаграммами на стенах, оттолкнул нас с дороги.

— Важнее денег?

— Так говорят...

— Только не в этом мире. Тебя неправильно информировали. Нет ничего важнее денег, когда являются кредиторы или когда приходится выбирать — жить в нищете или в богатстве.

— Иногда мне кажется, что ты слишком циничен, — сказал Харри, поглядев на меня одним из тех отеческих взглядов, право на которые я унаследовал вместе с его фамилией.

— С чего бы это? — спросил я, застегивая пальто.

— Похоже, из-за того, что они пытались сделать с тобой. Ты должен об этом забыть. Больше общаться. Встречаться с людьми.

— Я так и делал. Но, видимо, совсем их не люблю.

— Есть одна старая ирландская легенда, в которой говорится...

— Во всех старых ирландских легендах говорится об одном и том же. Послушай, Харри, все они, кроме тебя, пытаются меня использовать. Хотят, чтобы я выслеживал, не спят ли с кем-нибудь другим их жены, или обнаруживал любовниц их разлюбезных муженьков. А если приглашают меня на свои вечеринки, то единственно затем, чтобы я продемонстрировал им пару забавных трюков. Мир сделал меня циничным, Харри, и укрепляет на этих позициях. Так что давай поведем себя разумно и подзаработаем на моем цинизме. Вполне вероятно, что, если какой-нибудь психиатр сделает меня вполне счастливым и примирит со мной же самим, мой талант попросту исчезнет.

Я вышел прежде, чем он нашелся с ответом, и когда закрыл за собой дверь, мимо меня на каталке провезли Ребенка. Его пустые глаза были устремлены на светлый потолок.

Снаружи продолжал падать снег. Волшебные искорки. Кристальные слезы. Сахар с небесного пирога. Я старался выдумать побольше милых метафор — может быть, желая доказать, что не так уж циничен.

Я сел в ховеркар, кивнул морскому пехотинцу, который его пригнал, и, резко развернувшись, выехал на улицу. Белая пелена падающего снега сомкнулась позади, скрыв из виду здание ИС и все, что я стремился оставить позади...