Станислав Соловьев - Человек-окно

Сослуживцы стали обращать внимание на дружбу Домингеса и Сантаромано. Мужчины неодобрительно крутили головами, но сдерживались -- еще помнили печальный случай с женщиной-вампиром. Из мужчин не крутил головой только дон Игнацио -- он восхищенно пожирал Домингеса маленькими красными глазками... Женщины сделали вывод. Вывод был для них отвратительным, какими только могут быть выводы. Они забыли про женщину-вампира -- женщина-вампир, ибо женщина-вампир предстала перед их мысленными взорами совершенно в другом свете. Женщины морщили носы и не здоровались (раньше они здоровались -Домингес имел недурную внешность). Жертва их неприятия не воспринимал такие изменения. Он скользил в мире-внутри по направлению к миру-что-вне...

На двадцать четвертый день дружбы (это был воскресный день) Сантаромано опять пригласил Домингеса к себе -- как сказал Сантаромано, "отметить день рождения великого философа Д. Саррио". Домингес согласился -- скорее по сложившейся привычке, чем из уважения к "великому философу Д. Саррио". Сантаромано зачитал восторженному Домингесу отрывок из очередного сочинения "великого философа", и открыл бутылку шампанского. Последовал тост за "великого философа Д. Саррио" (его произнес, конечно же, Сантаромано), Домингес и Сантаромано опорожнили бокалы...

Когда они опорожнили вторую бутылку шампанского, Сантаромано неожиданно вскочил, выбежал в соседнюю комнату, и перед захмелевшим Домингесом разделся. При виде худощавого Сантаромано в неглиже, прижавшегося к стеклу "внутриквартирного" окна разбухшим половым органом, Домингес испытал оргазм, и в трусах его сделалось мокро. Ничего не соображающий (или что-то соображающий?) Домингес поцеловал (через стекло) Сантаромано в губы. Тут нервы у Пьетро Сантаромано не выдержали, и он сделал, может быть, самую большую ошибку в своей жизни. Вместо того чтобы призывно извиваться за стеклом, доводя тем до исступления Домингеса, он бросился в комнату, где сидел Домингес. В этот момент божественно-эротический образ пропал из домингесовского восприятия, а вместо него возникло нечто буднично-постельное. Заоконный мир был поглощен миром-внутри. Разъяренный Домингес отшвырнул несчастного Сантаромано, и стал натягивать туфли. Сантаромано был скомкан. Он был раздавлен. Голый он валялся в ногах у Домингеса, хватал его за туфли и умолял остаться. Он признавался в безнадежной любви и просил пощады. "Накажи меня, накажи, -- кричал голый Сантаромано у ног Домингеса, -- избей. Что хочешь делай -- не уходи только..."

Домингес не внял мольбам рыдающего друга-приятеля (уже бывшего друга-приятеля). Он не стал избивать Сантаромано. Он ничего не хотел с ним делать. Он ушел. В ту же ночь ему стало плохо, и он выблевал все выпитое им шампанское. С этого дня Домингес не употреблял шампанского и не переносил гомосексуалистов -- даже упоминание о гомосексуалистах и о гомосексуализме в безобидном разговоре вызывало у него приступ отвращения (раньше Домингес относился к гомосексуалистам индифферентно, как и к лесбиянкам, фетишистам, педофилам и вуайеристам). Сослуживцы, увидев на следующий день бледного и робко улыбающегося Домингеса, восприняли происходящее по-своему. Для них Домингес перестал быть презренным "гомиком", и вернулся в лоно нормально-ориентированного мужского мира, не выдержав пресса чисто мужского осуждения. "С кем не бывает, -- дружно подумалось мужчинам-сослуживцам, -после такой-то бабы..." Сослуживцы похлопали Домингеса по плечу. Только дон Игнацио не похлопал по плечу Домингеса -- втайне он уже хотел изменить свою сексуальную ориентацию, находясь под большим впечатлением от смелого поступка Домингеса. Дон Игнацио был в нокдауне -- ему было не угнаться за молниеносными перипетиями домингесовского бытия...

Женщины не изменили своей оценки -- для них раскаявшийся "гомик" все равно был "гомиком", и никем больше. Домингес этого не заметил -- последние "эротические" приключения на долгое время лишили его потенции. Начальник отдела, увидев Домингеса в чистой сорочке, вычищенном костюме, блестящих туфлях и с вымытой шевелюрой, почувствовал ментоловый запах из домингесовского рта (под утро Домингес со стонами и слезами на глазах чистился, мылся и тщательно полоскал рот), обрадовался такой чистоплотности и решил, что никакой гомосексуализм не страшен при таком аккуратном отношении к себе. Поэтому оргвыводов не последовало...

Пьетро Сантаромано на протяжении месяца безжизненно сторожил парадный вход ведомства. Каждый вечер после работы он стоял и наивно надеялся, что выходящий Домингес заметит его, увидит его преданность и раскаяние и забудет обиды. Пьетро Сантаромано по неведенью считал, что чем-то обидел Домингеса. "Может, -- думал он, -- я поспешил с признаниями? Хотел форсировать события, и предрассудки не успели выветриться сами собой?.."

Откуда было знать Пьетро Сантаромано о домингесовской системе координат и жестко детерминированном домингесовском мироздании. Сантаромано был храбрым (или в конец отчаявшимся?) человеком: все выходящие уже прекрасно знали про его сексуальную ориентацию, таращились, морщились, бросали пошлые шуточки в его сторону, -- но он стоически терпел это, он пытался этого не замечать, однако, не замечать не выходило, и Сантаромано страдал... Домингес выходил, но не замечал (или делал вид, что не замечал?) робкого и потерянного Сантаромано. Он шел по своим делам и не останавливался... Домингес не был жестоким и мстительным человеком. Скорее, он действительно не замечал Сантаромано, маячащего бледной тенью у стеклянной "вертушки". Домингес не думал о Сантаромано со злобой или ноющей брезгливостью, не испытывал отвращения к себе и какого-то стеснения среди окружающих его людей (как думали мужчины-сослуживцы).

Через месяц Пьетро Санторомано перевелся (или его перевели?) из здания, где служил Домингес, в соседнее здание -- Домингес этого не заметил. Со временем Домингес стал сомневаться в существовании "дня рождения великого философа Д. Саррио". Еще со временем он стал сомневаться в существовании Пьетро Санторомано. Больше Домингес не любил неклассическую философию и гештальтпсихологию. Его нелюбовь по инерции распространилась на философию классическую и столь же классическую психологию, любую другую философию и психологию, а также социологию, логику, этику, эстетику, методологию, культурологию, теософию, астрологию и религию...

Глава 8: Собаколюб-4

Трансформации мировосприятия Домингеса происходили не только по отношению к людям, но и по отношению к домашним животным (не-домашних животных он никогда не видел и наивно полагал, что все животные -- домашние по определению). С этим был связан любопытный случай, произошедший с ним в период между четвертым и пятым романами (определить точно Домингес не мог). С самого детства (по крайней мере, сколько себя помнил Домингес) для него существовало четкое разделение между домашними животными. Одних домашних животных он ненавидел и презирал даже на физиологическом уровне, не в силах сдержать инстинктивного отвращения к ним. Других домашних животных он боготворил, уважал и, если это удавалось, выказывал время от времени по отношению к этой категории животных знаки любви, признания и понимания. Чертой, разделяющей бедных животных (иногда они действительно были бедными), являлась способность и стремление смотреть в окно. Те животные, что не умели (не хотели? не могли? не были способны?) смотреть в окно и постигать всю красоту сегментарности бытия, были "грубыми животными", "бездушными скотинами", "примитивными скотами". Те же, что умели (хотели? могли? были способны?), воспринимались Домингесом как равные ему существа -- существа наделенные душой, разумом, "искрой божьей". Порой такие животные (Домингес если и говорил о них как о животных, то неизменно добавлял: "благородные") ставились им на уровень эволюционного развития гораздо выше, чем подавляющее большинство известных ему людей.