[ сборник ] - Этот добрый жестокий мир

Стива мы так и не нашли, хотя горы эти прочесали вдоль и поперек. Задним числом все сошлись: что-то не так было с планетологом. Работал он, конечно, как заведенный, зато на корабле чудил. То усядется перед обзорными камерами — ночь мог просидеть, не шелохнувшись. То вдруг кинется считать — системы висли от его заданий. И никому ни словечка. Только один раз признался мне: дескать, лично он виновен в провале экспедиции. Я тогда подумал: переутомился Стиви, с кем не бывает? А оказывается, эта мысль его давненько жрала.

Ту цепь назвали Горами Лингрейва.

Капитан запретил одиночные полеты.

В одна тысяча двадцать шестой день с начала вахты разбился катер с Баньковым и Макаллен. Мы видели, как он попал в ураган, как отказали двигатели. Обломки раскидало километров на шесть. Мы собрали почти все, ребят похоронили рядом с криоблоком, в ста метрах к западу.

Знаешь, а ведь Илья Романович решился и сделал Габриэль предложение.

Сходим к ним, когда проснешься, проведаем.

Мы с Александром Ивановичем остались одни. Лара потихоньку успокаивалась, настоящие катаклизмы случались все реже, поэтому мы решили никого не будить. Хуже нет, когда дилетант копается в многоуровневых системах. Могли так напортачить, что никакие спасатели не восстановили бы. Мы не хотели рисковать.

Полгода назад — если быть точным, в две тысячи триста семьдесят второй день от начала вахты — у твоего папы случился инфаркт. Я нашел его в рубке. Александр Иванович сидел в кресле пилота; так в подлокотники вцепился, что я едва оторвал. Но ты не волнуйся: медблок на «Бесстрашном» отличный, папа твой отдыхает в корабельной криокапсуле. Будет оказия — переправим его в настоящую больницу, вылечат.

Еще поиграет Александр Иванович с внуками!

Помнишь, как мы мечтали? Красавица дочка в маму и пара конопатых оболтусов в меня.

Что еще рассказать? Последние полгода были скучные, даже поговорить не с кем.

Лара успокаивается; думаю, через пару-тройку лет можно будет строить.

Кстати, ты не сердись, но я забрался в оранжерею и взял немного семян. Понимаю, что глупость. Не удержался — слетал на поверхность и высадил их. Почти все погибли, но бамбук проклюнулся. Теперь на берегу реки, которая огибает пустыню с вашими криокамерами, есть маленькая зеленая рощица. К тому времени, как ты проснешься, я научусь плести из него мебель. Будет здорово — обставить детскую мебелью из ларского бамбука!

Кстати, я освоил гитару, давно мечтал. Так что поиграю тебе.

Вчера пришло сообщение с Земли:

«Корвет «Стремительный» попал в зону гравитационных аномалий. Полученные повреждения критичны, груз для Лары утерян. Команде «Стремительного» отдан приказ на возвращение. К вам стартует корвет «Быстрый». Какова ситуация на Ларе? Продержитесь?»

Что я мог ответить Земле? Разумеется, продержимся.

Продержусь.

Осталось всего-то семь лет. Две тысячи пятьсот пятьдесят шесть дней. Плюс-минус. Еще слегка поспать. А я прослежу, чтобы тебе ничто не мешало. Пусть сны твои будут светлые!

Скучаю, обнимаю, целую,

твой Пашка.

P.S. Надеюсь, «Стремительный» вернется на Землю без потерь».

На исходе третьего раунда Карлосу удался его коронный сайд-кик слева в висок. Противник, звероподобный мулат из Сан-Паулу, на мгновение раскрылся, и Карлос, крутанувшись на месте, провел бэкфист.

— Добей! — взревела публика.

Старый заброшенный склад, временно ставший нелегальным спортзалом, был полон.

Карлос примерился. Удар локтем в затылок в прыжке, и мулата унесут с ринга. Тогда можно будет вернуться домой, к Боните и малышам, и несколько месяцев прожить безбедно.

Он не стал добивать. «Не калечь людей, и люди не покалечат тебя», — учил Карлоса отец, черный верзила и силач, два десятка раз выходивший победителем из поединков вале-тудо — бразильских боев без правил. Отца и вправду не покалечили, а попросту пристрелили в суматохе, когда портовый пакгауз, где проходил очередной бой, накрыла полицейская облава. Полгода спустя вместо отца на ринг вышел Карлос.

Мулат дотянул до конца четвертого раунда, затем из его угла замахали белым полотенцем. Под свист лишенной эффектного зрелища толпы, под оскорбительные выкрики и площадную брань Карлос по проходу двинулся в раздевалку. Наскоро принял душ, растерся. Кривясь от боли, помочился кровью, влез в видавший виды спортивный костюм и пятью минутами позже растворился в душных вечерних сумерках одного с ним цвета.

До дома, ничем не отличающегося от соседних ветхих лачуг, притулившихся к кривым заплеванным тротуарам, Карлос добрался, когда сумерки уже переродились в ночь. Облегченно вздохнул — поход через многокилометровую путаницу форталезских фавел был чреват неприятностями даже для человека неслабого и нетрусливого. В своем квартале, однако, неприятностей Карлос не ждал.

— Эй, парень!

На мгновение Карлос замер, затем обернулся через плечо.

— Чего надо? — грубо спросил он небрежно привалившегося к водосточной трубе долговязого хлыща.

— Я от Акосты.

В форталезских фавелах Акоста считался «большим человеком», его ненавидели и боялись. Поговаривали, что именно Акоста навел полицию на портовый пакгауз, в котором застрелили отца. Карлос подобрался.

— И чего ему надо? — прежним грубым тоном осведомился он.

— В январе ты дерешься с Большим Диего, — долговязый протянул треугольный конверт. — Акоста велел передать: во втором раунде ляжешь. Держи, здесь аванс.

Кровь хлынула Карлосу в лицо, кулаки самопроизвольно сжались.

— Передай Акосте, — медленно, растягивая слова, сказал он, — что может поцеловать меня в задницу. Понял?

Долговязый с минуту молчал, затем сплюнул себе под ноги.

— Мы слыхали, что ты ушибленный на голову, — буркнул он. — Но не думали, что настолько. Пораскинь мозгами с недельку, потом я приду опять.

Карлос презрительно хмыкнул.

— Еще раз придешь — изувечу, — пообещал он.

Эстель пересекла пыльный, с растрескавшимся асфальтом переулок и остановилась перед зданием школы. Бывшей школы, а ныне пустой бетонной коробки с тремя рядами черных слепых глаз в тех местах, где были окна. По ночам здесь отсыпались окрестные клошары. С рассветом они убирались на промысел, и тогда появлялась Эстель. Ежедневно, ровно в половине девятого, как делала все пять лет, что здесь учительствовала.

Школы в парижских предместьях позакрывали сразу после того, как закон об отмене всеобщего образования вступил в силу. От Эстель избавились так же, как от миллионов других школьных учителей. Еще через месяц от Эстель избавился и Жан-Ив, попросту съехав из крошечной мансарды, которую они снимали вдвоем в относительно благополучном районе.