[ сборник ] - Этот добрый жестокий мир

— Измена! — заорал Циммер, и механик дал-таки ему в морду.

— Сейчас измена — погубить себя, — сказал учитель, глядя, как Циммер ползает на карачках, собирая зубы. — Ради Германии вы обязаны выжить. Вам заново поднимать нашу родину из праха. Бородатые не задержатся тут надолго, они заберут все, что им понравится, и уйдут восвояси. Они всегда так делают, я ведь историк, я знаю. А мы останемся в разоренной стране. Вас ждет впереди очень много работы. Вы нужны Германии живыми. Все ясно? Хорошо. Помоги мне, Йохан.

Они с механиком подхватили на руки пулемет и швырнули его далеко в реку.

— Жалко, — сказал механик.

— Да, отличная вещь, — сказал учитель. — Ничего, потом вернемся — достанем. Американцы нас долго не промурыжат, зачем мы им нужны… Мальчики, бросайте оружие. Сейчас оружие — это ваша смерть. Бросайте — и побежали.

И они побежали.

Самое страшное, что запомнил из войны Саша Рау, это были не бомбежки и не артиллерийский обстрел, под который он в следующие дни попадал несколько раз. И даже не чавкающий звук, с которым пуля бьет твоего товарища. Нет, самое страшное — это был берег следующей реки, до которой ему посчастливилось дойти живым. За рекой стояли американцы, надо только добраться до них, поднять руки, и твоя война окончена.

Шел дождь. Поверх реки стреляли. Берег был серый и шевелился. Это ползли вниз, к холодной воде, люди в серых шинелях.

Всю последующую жизнь Саше будет сниться эта серая волна.

Он вернулся домой через месяц. Перед домом стоял грузовик, русские солдаты носили в него тюки и чемоданы. Вот как это выглядит, значит, — когда забирают, что понравится. Саша до боли сжал кулаки и пожалел, что у него сейчас нет пулемета, да хотя бы винтовки. Но тут из дома вышел отец, а с ним двое в синих мундирах.

— Здравствуй, сынок, — сказал отец. — Ты вовремя. Мы едем в Россию.

Вот как это выглядело на самом деле — когда забирают все, что понравится.

Дмитрий Рау был главным инженером одного из заводов Юнкерса, и русские вывозили этот завод по репарации подчистую, вместе с персоналом. В десятый класс Саша пошел уже в подмосковной Дубне.

Жили в Дубне просто, без затей, но как-то по-доброму, и с русскими отношения сложились очень спокойные. Видно было, что русские не держат на немцев зла, у них уже переболело. Ну напали, дураки, так мы их за это наказали, чего теперь с ними делить. Лежачего не бьют. Даже те, кто потерял на войне близких, старались не срываться на «пленных» — это считалось нехорошо. Но в морду немецкую дать все-таки могли. Особенно крестьяне, когда привозили на рынок продукты, а потом с выручки напивались. Крестьян на фронте много полегло, да и потерю они острее понимают. В городе пропал у тебя сосед — и пропал, а в деревне это очень заметно: и пахать некому, и в душе пустота… На рынок только мама ходила, ее не трогали.

К Саше в школе сначала цеплялись, а он сказал: эй, слушайте, я с вами не воевал и не собирался. Я же русский, хоть и немец. Я должен был воевать с Америкой. Понимаете? И рассказал про мост, соврав, будто из-за реки подступали американцы.

В школе все обалдели: для начала десятиклассникам завидно стало, что пятнадцатилетнему мальчишке доверили винтовку и фаустпатрон и отправили убивать американцев. То есть здесь слыхали про такое, но не верили. Правда, некоторые Сашу осудили: он ведь сдался, не успев никого убить. Америку тут недолюбливали: Россия крепко ей задолжала за военные поставки. Все признавали, что без американской помощи на начальном этапе войны она могла быть проиграна запросто, но должниками себя чувствовать не хотели. И вообще, мы-то кровь проливали, а эти — что? Бензин в основном. Англичан, про которых говорили, что война стряслась исключительно по их вине, уважали, как ни странно, больше. Они и драться молодцы, и наш император с их королем родственники. Хотя оба — квашня квашней. Вот Миротворец, это был царь. А нынешний — лопух. И жена у него немка. А ведь хотели на англичанке женить. Женился бы на англичанке — ничего бы не было, понимаешь? Никакой войны. И Гитлера вашего не было бы. Он бы просто не понадобился. Его же англичане нарочно продвигали и спонсировали, чтобы он немцев против русских настраивал, полужиденыш толстозадый. Не веришь?

Так или иначе, от Саши отстали.

Приезжал в гости дядя Игорь, худой, почерневший, хмурый. О «немецких погромах» он знал только понаслышке: в первый же день войны за ним пришли синие мундиры и услали инженера Игоря Рау работать по специальности куда Макар телят не гонял. Потому что фамилия нерусская. Может статься, уберегли его так от лютой смерти в руках толпы… Бабушка с дедушкой не дожили, тихо угасли в тоске и тревоге за сыновей. Холодно и голодно пришлось им на старости лет, потому что в московский дом попала зажигательная бомба, и он выгорел дотла, а капиталы российских немцев были на время войны заморожены. Скорее всего, конфискованы: возвращать их как-то не спешили.

Игорь обещал, что будет хлопотать, если надо — хоть судиться, и когда вернет деньги, поделится с Димой по-братски. Ему-то сейчас вообще ничего не надо, честно говоря: живой, и на том спасибо. Хотя зачем живой, непонятно… Какие дороги он строил пять лет — не распространялся. Правда, Саша подслушал случайно разговор отца с матерью: тот сказал, что у Игоря, бедняги, волосы заново растут, прежние вылезли. И жена его дождалась, а потом ушла, поскольку как мужчина он теперь никуда не годится. Но это временно, будем надеяться…

Ничего себе дорожное строительство, подумал Саша. Ничего себе пересидел войну в тылу, называется. Да я, пожалуй, легче всех наших отделался. Только страху натерпелся на всю оставшуюся жизнь. Ну, так это даже неплохо: я просто больше не буду бояться никогда и ничего. Хватит с меня.

Он приказал себе — и перестал бояться.

И начал жить.

Отец заново налаживал завод, мама хлопотала по хозяйству, Саша доучивался и занимался тем, чем всегда хотел — сотрудничал в газете. Никто не чинил ему препятствий, только надо было вовремя отмечаться у синих мундиров и спрашивать отдельного разрешения, если собрался в Москву. «Да кому ты нужен, — сказали ему откровенно. — Гуляй свободно и ничего не бойся. Главное, порядок не нарушай. Ну, этому тебя, немца, и учить не надо, слава богу, не то что наших вахлаков». Саша на «немца» привычно не обижался, как на «русского» в Германии.

Все чаще он ловил себя на том, что ему в России хорошо, если бы не одно «но». Ему нравились русские люди, их внутренняя мягкость, доброта и терпимость. Нравилось ощущение простора вокруг. Но простор неприятно удивлял запущенностью и необустроенностью. А люди тут жили… — Саша побаивался этого слова, вдруг с языка сорвется и оскорбит кого-нибудь, — убого. Не обязательно бедно, но как-то затрапезно. В России мало что выглядело законченным и доделанным. Непременно часть работы брошена на авось. А если все доделано, то ковырни — посыплется. Это казалось национальным принципом, ведь так строили не только дома, дороги и автомобили, так выстраивали и личную жизнь. Некоторых русских это тоже раздражало, правда, они все списывали на войну. «Ничего, теперь заживем!»