Каору Такамура - Она (Новая японская проза)

Затухание социально-политических колебаний неминуемо влечет за собой и — еще один термин из прежних времен — «стирание граней» между полами: феминизацию мужчин (о чем пишет в своем эссе Мицуёси Нумано) и маскулинизацию женщин. Истинно мужские достоинства — защищать и вкалывать — в новой японской реальности оказываются невостребованными. Мужчина перестал быть необходимым фактором существования семьи. В социально устроенном обществе можно отлично прожить и будучи матерью-одиночкой (даже еще и забот меньше). Карьеру японской женщине пока сделать трудновато, но это исключительно из-за предрассудков нынешних менеджеров, людей прежнего поколения, которым скоро пора на пенсию. Придет новая генерация руководителей, и всё переменится. Никаких реальных причин для того, чтобы отдавать первенство работникам-мужчинам в Японии больше нет — если, конечно, работник-женщина готова пожертвовать полноценной семейной жизнью ради карьеры.

Сейчас в Японии разворачивается настоящей ренессанс «женской» культуры, так долго пребывавшей в подавленном состоянии. Литература как самое чуткое из искусств первой отразило эту тенденцию. Свидетельство тому — наша антология в целом и данный том в особенности.

«Женский» сборник прежде всего поражает стилистическим и жанровым разнообразием, вы не найдете здесь двух сходных текстов, а это верный признак динамичного и разновекторного развития всего литературного направления в целом.

В томе «Она» вы обнаружите:

Традиционные женские откровения о том, что мужчины — сволочи и что понять их невозможно (Анна Огино);

Экшн с пальбой и захватом заложников (Миюки Миябэ);

Социально-психологическую драму о «маленьком человеке» (Каору Такамура);

Лирическую новеллу о смерти и вечной жизни (Ёко Огава);

Добрый рассказ о мире детстве (Эми Ямада);

Безжалостный рассказ о мире детства (Ю Мири);

Веселый римейк сказки про Мэри Поппинс (Ёко Тавада);

Философскую притчу в истинно японском духе с истинно японским названием (Киёко Мурата);

Дань времени: бездумную, нерефлексирующую и почти бессюжетную молодежную прозу (Банана Ёсимото);

Японскую вариацию магического реализма (Ёрико Сёно);

Легкий сюр (Хироми Каваками);

Тяжелый «технокомикс», он же кибергротеск (Марико Охара).

Выстроены тексты не в хронологической последовательности, как в «мужском» томе, а по принципу волнообразной смены настроений: от грустного к веселому и обратно; от тяжелого к легкому и обратно; от сложного к простому и обратно. Мне как составителю такой принцип показался более, что ли, женственным.

Пересказывать содержание всех этих произведений во вступлении, конечно, ни к чему. Однако на двух рассказах все же остановлюсь чуть подробнее. Они не случайно образуют своего рода обрамление для этого тома: один открывает книгу, второй ее завершает. В этом есть некий составительский умысел.

Большой рассказ Каору Такамура «Букашка, ползущая по земле» и маленький рассказ Хироми Каваками «Медвежий бог» являют собой два полюса японской литературы. В первом случае это совершенно традиционная, старообразная проза, уходящая корнями в реалистическую бытописательскую литературу середины минувшего столетия. А завершается том легкомысленной и антиреалистической новеллой, которую на современном сленге у нас назвали бы «отвязной».

Но дело не только в содержательном и стилистическом контрасте, а еще и в том, что здесь возникают два образа, имеющие некоторое отношение к России.

Рассказ «Букашка, ползущая по земле» наглядно обнаруживает различие традиционно японских и традиционно русских представлений о положительном герое. Думаю, что повествование об отставном полицейском служаке, который по собственному почину, из бескорыстной любви к закону и порядку, шпионит за жизнью своего квартала, будет воспринят русским читателем как вариация на тему чеховского «Унтера Пришибеева». [1] Возможно, так оно и есть, поскольку римейки зарубежной литературы, в том числе чеховских рассказов, для японской прозы не редкость; были римейки и «Унтера Пришибеева» — например у Масудзи Ибусэ. С той лишь разницей, что для японцев этакий человек долга — безусловно герой положительный, вызывающий уважение и всяческое сочувствие. Прежде в японской литературе таких персонажей было много, они изображались как своего рода опора общества. Это были, так сказать, праведники, без которых не стояло ни одно японское село. В 90-е годы XX века, когда написан рассказ К. Такамура, ночной сторож Сёдзо уже воспринимается как фигура ностальгическая и почти былинная, атрибут уходящей эпохи и упрек новым временам.

Тем самым, в которые героиня рассказа Хироми Каваками отправляется на прогулку с медведем. Вот образец прозы совершенно безответственной, написанной автором ни зачем, для собственного и читательского удовольствия. Если угодно, можно обнаружить в такой прозе символический и аллегорический смысл, хоть это и необязательно.

Мы, впрочем, потаенный смысл обнаруживаем и трактуем аллегоричность рассказа по-своему, исходя из контекста нашего сборника.

М. Нумано справедливо упрекает наше с вами массовое сознание в клишированности представлений о японцах. Здесь не поспоришь. Но есть свои стереотипы в представлениях о русских и у японцев.

Не так давно, читая курс лекций в одном японском университете, я попросил моих студентов написать, какую ассоциацию у них вызывает слово «русский». Все как один ответили: «медведь».

Теперь сопоставим факты.

Итак, у героини рассказа есть сосед-медведь. Россия и Япония — тоже соседи. Это раз.

Сосед имеет пристрастие к медвежьим объятьям. В Японии этот вид приветствия считается экзотичным, в России же обнимаются все подряд, вплоть до членов правительства и мастеров культуры. Это два.

Медведь из рассказа виртуозно ловит рыбу на зависть глазеющим с берега рыбакам-японцам, но сам ее не ест. А известно, что в российской 200-мильной зоне полным-полно рыбы, которую мы сами не ловим и японцам не даем. Это три.

Полагаю, теперь вам понятен мессидж составителей, вынесших именно этот рассказ в конец антологии.

Вот он:

Уважаемые русские читатели, примите девочку, которую зовут Новая Японская Литература, в объятья и обойдитесь с ней так же учтиво и по-доброму, как мохнатый персонаж рассказа Х. Каваками со своей соседкой. Ей-богу, девочка того заслуживает.

Он увидел ее в тот момент, когда, собравшись хлебнуть старой заварки, снял с руки рабочую перчатку. По бетонному полу ползла многоножка. Маленькая, не больше трех сантиметров.

Читать дальше