Александр Пересвет - Война во времени

Да нет, не тень. Посуровело лицо, прикаменело.

Тётка что-то долго проговорила воину. Тот тоже сильно нахмурился, ответил короче. Но в его словах явственно прозвучало знакомое «уламр». Алина знала — поняла ещё с первого их знакомства, — что это слово на языке местных обозначает что-то плохое. Чего они не любят и боятся. И ежели оно сказано с таким вот застыло-хмурым лицом, то, похоже, ничего хорошего ожидать не приходится.

Женщина вновь повернула голову к ней. Забавно как разговаривают эти люди: когда что-то говорят, то непременно смотрят на того, к кому обращаются. А тот, соответственно, внимательно смотрит на собеседника. Словно не только звуки воспринимает, но и смотрит на артикуляцию, наблюдает за губами, выражением лица, жестами. На общение глухонемых очень похоже. И оттого кажутся аборигены немного забавными членами английского аристократического клуба: говорят медленно, веско, никогда не прерывают друг друга. И очень внимательно выслушивают собеседника.

Вот и тётка эта снова, раздельно и чётко артикулируя, обратилась к Алине. Интонация была вопросительная, и снова прозвучало слово «уламр».

Самое интересно, что Алина её почти поняла. «Духи», «наши», «против уламр», «ты», «уламр». И переводчика не надо: «Ты что это, уламрка, раз не хочешь с нашими духами?»

И как ей объяснить, что дело не в духах и уламрах, а в том, что она с нею намеревается сделать ради своих духов. А то будет, как в «Иван-Васильиче»: «Да головы им отрубят, и всего делов!» Может, этим духам как раз её голова и нужна?

Ну что тут было делать? «Уламр» — это плохо. Это злые, гадкие люди. Уже уничтожившие одно племя неандертальцев. И потеснившие этих арругов. Дети, судя по всему, на них похожи. Если теперь не сделать что-то для местных духов, то их точно запишут в уламры. И тогда хорошего не светит.

И не только ей, пронзительно взвизгнуло у девочки в голове. Там же ещё Антон беспомощный лежит! Что с ним будет, если она сейчас не найдёт с этими неандертальцами взаимопонимания? Чёрт, чёрт, чёрт, этот язык! Ну почему не бывает так, чтобы пару слов только услышать — и тут же всё начать понимать и говорить? А говорить что-то надо срочно. Иначе… Антон. И Гуся где-то бродит… Возьмут и убьют мальчишек…

Она откашлялась.

— Послушайте, уважаемая дама, — чуть торжественно — раз уж тут «английский клуб» — по-русски начала Алина. Надо не забывать жестами себе помогать. — Я, — показала она, — не могу раздеваться при посторонних мужчинах, — показала на одежду, на воинов, на мальчишечью мелюзгу. — У нас так не принято. Наши духи это запрещают, — показала на небо. — Давайте я лучше так искупаюсь, в одежде. На самый крайний случай могу снять джинсы, — действительно, чего в мокрых потом ходить?

— И ещё, — почему-то индейским жестом подняла она две руки ладонями вперёд. И перешла на местный, «неандертальский». — Я — уламр — нет! Я — «че-ло-век». Я — нет, — скорчила злую рожу. — Я — хорошо, — изобразила самую добрую улыбку, на которую только была способна.

Кажется, убедила. Напряжение вокруг явственно спало. Но некоторое время Гонув молчала, словно осваивая сказанное. Затем, видимо, осознав корень проблемы, просветлела лицом, снова взяла Алину за руку и потащила к озерцу. У самого берега отпустила девочку, развязала сбоку завязки своего кожаного «платья» — хотя, впрочем, если не придираться к качеству исполнения, то им это одеяние и было, — и, оставшись голой, вошла в воду. Поплескалась там, широко улыбаясь, и вышла на берег. Она совершенно никого не стеснялась.

«Ну да, — догадалась Алина. — Это ж каменный век! Другая культура. Они ж наготу как таковую и не воспринимают. Одежда — как перчатка на руке. Для удобства или от холода. А так что есть она, что нет — никому и дела нет!»

Тётка тем временем снова сделала доброе лицо и едва ли не проворковала:

— Арина! Хррошшо!

Вот это да! Она ж по-русски это сказала!

Ничего себе — она ж в их лингвистическом семинаре не участвовала! Держалась в сторонке, как это было принято здесь: воины — отдельно, женщины — позади. А она, оказывается, всё слышала! И не просто, а даже что-то поняла!

Девочка даже засмеялась. С облегчением и каким-то вдруг прихлынувшим дружеским чувством.

А ведунья-колдунья, как бы закрепляя контакт, «рассказывала» дальше — правда, уже по-своему, но благодаря широкой жестикуляции понятно:

— Вода — хорошо, духи помогают. Затем огонь, — выразительный жест на уже собранные ветки и плетёнку с угольями, — хорошо. Духи помогают. Ты, — указательный палец, — лежишь на земле. Я иду. И ты — наша — широкий жест в сторону присутствующих. И вывод — опять по-русски: — Хррошшо!

Что это значит — «ты лежишь, я иду» — Алина вообще не поняла. Правда, колдунья произнесла несколько слов, которых она не понимала. Может быть, дело в них? Но суть от этого тем более не прояснялась.

А одежду, показала она, надо просто поберечь. А то, смотри, я буду от священного костра зажигать ветки, тебя очищать священным огнём, а одёжка твоя при этом может опалиться, а то и вовсе сгореть. Тебе того надо? Нет, я понимаю, конечно, что это твой оберег, но тебе нечего бояться, потому что наши духи немедленно встанут на твою защиту. Наоборот, с ними и твой оберег станет сильнее. Поэтому предлагается сделать так, уважая твои опасения: ты входишь в воду одетая, чтобы ни секундочки не остаться без защиты, а там раздеваешься, принимаешь священное омовение, а затем уже на берегу — священное окуривание. И волки сыты, и овцы целы!

Телепатка она всё же, что ли? Удивительно понятно всё было, что словами и жестами изображала колдунья. Хотя… Как звери-то понимают друг друга, вообще ни слова ни говоря? Может, это как раз у людей с появлением языка стала отпадать за ненадобностью вот эта способность понимать друг друга мысленно? А здесь, у этих, язык ещё не так развит, потому многое передаётся как-то вот без слов. И она, Алька, от отчаяния начала так же вот что-то воспринимать?

Так или иначе, компромисс достигнут. В чужой монастырь со своим уставом… По крайней мере, голову не отхватят и печёнку духам не пожертвуют. А под водой можно и раздеться. А что потом чего увидят… Ну и ладно, это не свои мальчишки! Вон у них тут вся ребятня голяком рассекает…

Алина кивнула согласно. Ведунья расцвела — кстати, её лицо всё меньше кажется полузвериным, нормальное вполне лицо, — что-то скомандовала. Вся разношёрстная компания образовала что-то вроде хоровода и пошла вокруг собранных для костра веток. А колдунья раскрыла плетёнку, взяла угли — голыми руками! — высыпала в кострище и в два счёта раздула огонь.

А затем встала и подошла к Алине.

Страшно не было. Рощица — точнее, выдающаяся вперёд опушка большого леса — никаких опасений не вызывала. Она была похожа на тот лес, что рос у Сашки на даче — прямо за забором. Ну, может, какие деревья тут и выглядели иначе… В смысле, были неизвестной ему породы. Ну, так он и не знал ничего, кроме берёзы, ёлки, сосны да осины. Ну, может, дуба ещё. Это то, что он видел на даче или в деревне, куда они как-то ездили к дальним родственникам бабушки. Даже яблоня, что росла у них на участке и в прошлом году вдруг дала неожиданный урожай, оставалась не идентифицированной. Никто — и сами папа с мамой — не помнил, что за сорт тут сажали. А сажали давно — Сашка ещё совсем маленький был и, естественно, тоже ничего о принадлежности растения не знал. Яблоки оказались вкусные, да.