Октавиан Стампас - Цитадель (Тамплиеры - 3)

- Иной раз мнение, почерпнутое из этих разговоров бывает удивительно близко к истинному.

Де Труа кивнул.

- Пожалуй. Так вот, говорят, что госпожа Жильсон не просто ненадежная вдова и даже не женщина, охочая до веселого мужского общества, она фигура политического характера. Говорят, она состоит на содержании у рыцарей Иерусалимского Храма, и они используют ее для выполнения заданий, требующих известной тонкости, деликатности и женской хитрости.

Граф покивал, кусая ус.

- О чем-то подобном я давно уже догадывался.

- Право не знаю, что она делает здесь, - тут де Труа наиграно встрепенулся, будто эта мысль только что пришла ему в голову, - да не пытается ли она вредить вам?

- Именно этим она сейчас и занята.

- Вы знаете, граф, позвольте я выскажу свое мнение, постарайтесь понять меня правильно. Мне не кажется, что госпожа Жильсон очень опасный человек. Уж очень она афиширует свою связь с орденом. Вы ведь знаете, такие вещи, скорее, принято скрывать. Тут, думаю, вот что: она не столько к ордену принадлежит, сколько хочет использовать якобы к нему принадлежность в своих целях.

- Слишком прихотливый поворот мысли.

- Может быть, но, тем не менее, мне кажется, что бояться госпожи Жильсон вам надо меньше, чем самого ордена тамплиеров.

- Я никого не боюсь, сударь, - счел нужным сказать граф, но сделал это весьма вяло.

- Да, да, я неловко выразился. Кроме того, насколько мне удается постичь, госпожа Жильсон была некогда влюблена в вас, таким образом, она скорей всего разворачивает интригу личного характера.

- Ваши слова справедливы, но даже без них я был склонен держаться подобной точки зрения, когда бы не очевиднейшие вещи, когда бы не документы.

Де Труа не стал сразу же набрасываться на этот кусок откровенности. Он сосчитал про себя до двенадцати, погладил бороду и, придав голосу равнодушно-презрительную интонацию, сказал.

- Ну какие у нее могут быть документы? Какие-нибудь краденые письма?

- Вы угадали. Вероятнее всего краденые. Но меня занимает не то, каким путем они к ней попали, а то, что в них написано.

- Что же в них написано? - не удержался де Труа, тут же, мысленно отчитал себя за это, - впрочем я понимаю, граф, что там могут быть вещи, которые никому не надлежит знать. Давайте прекратим этот разговор, а то ведь мы можем ненароком задеть честь вашей жены... - эта намеренная оговорка потрясла, до самого основания, все громадное сооружение по имени Рено Шатильонский.

- В том-то и состоит вся причина, сударь, что женою моею принцесса не видит возможности стать ни при каком стечении обстоятельств.

Шевалье делано удивился.

- Не вижу, что могло бы помешать столь простому делу. Не соображения мезальянса же. Простите, граф, вы ведь не трубадур безлошадный, ваши предки...

Много уже было выпито вина и слишком было велико отчаяние, охватившее сердце графа. Совокупность этих темных причин разродилась большою откровенностью.

- Вы не понимаете, брак со мною будет для принцессы морганатическим. Она навсегда потеряет право претендовать на королевскую корону, а графской ей не довольно.

Мозаичное лицо де Труа, осыпанное игрой огненных отблесков, превратилось вообще в нечто зловещее. Но граф не интересовался обликом собеседника, он смотрел в костер и корчащиеся в пламени ветки казались ему отражением его собственных душевных мук.

- Н-да, - сказал шевалье, - теперь я начинаю догадываться, эти письма, что передала вам госпожа Жильсон...

- Разве я говорил вам, что она передала мне письма?

- Извините, граф, но вы не слышите самого себя. Так вот, в этих письмах...

- Что там гадать, это признания Изабеллы Гюи Лузиньянскому.

- В любви?

- Н-нет, не сказал бы. Это скорее признание в том, что она готова выйти за него замуж.

- Но это огромная разница!

- В любом другом случае, кроме этого. Мне плевать на Гюи, это ничтожество я могу растереть в щепоти. Я ревную ее к трону. Этот неодушевленный предмет, намного опаснее многих человекоподобных негодяев.

В костер подкинули хворост, жар стал нестерпимым, пришлось отсесть от огня.

- Но ведь это дела дней миновавших. И даже ваша экстравагантная ревность к трону должна бы лишиться пищи. Трон женился на Сибилле.

Тяжелейший вздох был ему ответом.

- Так-то оно так, но только на первый взгляд. Я сам было, обрадовался этому обстоятельству в надежде, что мои дела с Изабеллой не могут не устроиться, раз эта четырехжальная заноза изъята.

- Так что же случилось еще?

Граф задумался.

- Как вам объяснить. Все стало еще хуже. Став более недоступным, трон, стал более желанным. Я это чувствую. И если раньше такое направление ее мыслей меня сердило, то теперь пугает. То есть, спасенья нет.

- Видит бог, вы спешите с выводами.

- Не-ет, - помотал головой граф, - я все же не такой слабый человек, каким представляюсь вам во время этого разговора. Я уже почти принял решение.

- Вы хотите сказать...

- Да, именно сейчас, когда все кажется так хорошо, все так безоблачно, следует сделать то, что я задумал. Да, я уже почти принял решение, - граф произнес это так, словно уговаривал сам себя.

Де Труа всплеснул руками.

- Но это же безбожно, - голос ли рыцаря Рено из Шатильона я слышу, или нервного юноши? Что вы собираетесь предпринять? На что вы почти решились? Ведь принцесса любит вас, и я никогда не поверю, что она сможет променять собственное счастье на...

- Да причем здесь вы, сударь, - мрачно сказал граф, - это дело было и остается только моим. А если вы хотите быть адвокатом Изабеллы, то прошу вас приступить к вашим обязанностям немедленно. Я не задерживаю вас больше у своего костра.

- Но, граф.

- Су-ударь, - почти проревел Рено.

Де Труа медленно встал, изо всех сил стараясь казаться мрачным, а внутренне ликуя. Узелок, казавшийся столь запутанным и затянутым, уступал первому прикосновению мастера.

Больше всего шевалье занимал вопрос, сколько у него времени на окончание затеянного предприятия. Когда следует опасаться нового нападения посланцев Синана. В том, что таковые воспоследуют, он не сомневался. Одно из непреложных условий ассасинского ордена - человек, приговоренный имамом к смерти, должен умереть, не взирая ни на какие жертвы. Трудно было сказать, был ли напавший на него у ворот Яффы одиночкой, или в городе скрывается несколько смертников, ожидающих своего часа, чтобы вонзить кинжал в затылок жертвы.

Так или иначе, шевалье решил не пренебрегать мерами безопасности. Был все время настороже и верный Гизо. Он первым выходил из дома и первым в него входил, заглядывал во все темные углы и открывал все двери, дабы предотвратить неожиданное нападение.

Если бы спасение собственной жизни было единственной заботой де Труа, ему было бы намного легче, он нашел бы способ как затеряться в многообразных просторах передней Азии, или в глубине какого-нибудь тамплиерского замка. Но задача осложнилась тем, что он не мог не довести до конца хлопотливое дело по расстройству союза принцессы Изабеллы и графа Рено. Тот, кто охотится сам, более уязвим для охотящегося за ним. Даже в том случае, если посланный Синаном фидаин был одиночкой, имам рано или поздно узнает, что миссия его закончилась неудачей и пошлет нового человека, и тогда сверхъестественное чутье может уже и не защитить, размышлял озабоченный тамплиер. Следующие, сразу вслед за покушением дни, можно было признать относительно безопасными, в это время и следовало произвести решительные действия. По расчетам брата Гийома, Рено Шатильонский должен был уже в конце сентября прибыть в свое заиорданское поместье и начать вымещать свою злость на ни в чем не повинных сарацинских крестьянах. На вопрос брата Реми, почему брат Гийом так уверен, что Рено не отправится из Яффы куда-нибудь еще, тот ответил, что графу больше некуда ехать. Во Франции и Италии его ждут кредиторы, а в Иерусалиме палач. Рено слишком крупная фигура, чтобы пограничные эмиры ничего не знали о нем, более того, они наверняка осведомлены и о последнем месте его пребывания. Яффский двор Изабеллы одно из немногих мест в Святой земле, которое в сознании Саладина никоим образом не связано с рыцарями Храма. Таким образом, проявляя свой дикий характер - возможности ему для этого будут предоставлены, как говорил брат Гийом, - Рено будет действовать в значительной степени от имени королевской фамилии, более того, от той ее части, что находится в конфронтации с рыцарями Храма. Как холодный политический игрок, шевалье де Труа не мог не оценить гармоничность замысла. Рено Шатильонский был во всех отношениях подходящей фигурой. Именно он был камнем, начинающим великий обвал, который ниспровергнет укрепления реального Иерусалима, но укрепит духовную цитадель ордена. Понимая, что он выполняет задание важности баснословной, Реми де Труа никак не мог понять, почему не испытывает того вдохновения, которого мог бы ожидать. Только в самом начале своей миссии, еще только обдумывая подходы к выполнению деликатной задачи, он мог заставить свой мозг работать не только на полную силу, но и с увлечением, в результате чего родился его несколько сложный, но зато беспроигрышный план. Чем дальше, тем больше накапливалась неудовлетворенность своей работой. И дело было отнюдь не в страхе смерти. Смерти он не боялся, но и не хотел ее. Если бы он почувствовал, что для подъема на новую ступень истинного знания надобно войти в реку смерти, не задумался бы ни на секунду. Охоту фидаинов Синана за собой он воспринимал не как глобальную и ужасную угрозу - так бы к этому факту отнесся любой человек, как бы высоко он не стоял, - а как досадную неприятность, мешающую плавному рассчитанному движению событий. Необъяснимый холод под сердцем появился у него еще до нападения у городских ворот, и его волновало всерьез, только то, что он не может отыскать причину этого чувства.