Октавиан Стампас - Древо Жизора (Тамплиеры - 4)

- Это знаки судьбы. Наши дети станут великими людьми, вот увидишь, Жанна. Они будут такими же великими, как я.

Но в душе его грызла неизбывная зависть: "Почему у других дети рождаются нормальные? Почему не у меня? Разве у Лота были от дочерей дети с изъянами? "

Четвертый ребенок, родившийся от этого кровосмесительного союза, оказался настоящим уродом - правая сторона лица его представляла собой некий оползень, словно кто-то шутя смазал ее набок, так, что глаз оказался на щеке, а ухо чуть ли не на шее. На правой руке у него было всего два пальца, а левая нога в полтора раза длиннее правой. Такого ребенка Жан де Жизор не мог позволить оставить в своем доме, и беднягу, даже не окрестив, сбагрили каким-то бродячим скоморохам, у которых уже была целая коллекция подобных неполноценных существ.

Тот год, когда у Жана де Жизора и его дочери родилось уродливое создание, вообще оказался годом большой смуты. Орден Святого Иоанна Иерусалимского наконец собрал все свои силы для свержения господства тамплиеров в Иерусалиме и подготовил переворот, которому не удалось свершиться. Вскрылась грандиозная афера с подменой настоящего короля Бодуэна на его двойника, вот-вот в королевстве могла вспыхнуть гражданская война. Кончилось же все полной победой тамплиеров. Бодуэн IV отправился в иной мир, его трон ненадолго занял малолетний Бодуэн V при регенстве его опекуна, графа Триполитанского, затем и он предстал перед Всевышним, а новыми королем и королевой стали Гюи де Лузиньян и принцесса Сибилла. Сначала они поженились, а затем добились коронации, еще не зная, что царствовать им предстоит в Святом Граде чуть больше одного года. И во всех этих интригах участвовали какие угодно люди, но не Жан де Жизор. Монах Гийом и безликий урод де Труа играли куда более важную роль, чем еще недавно столь могущественный сенешаль Жан. Это его удивляло даже в большей степени, чем злило. Он лихорадочно искал вокруг потерянные бразды власти и не мог их найти, покуда все не разрешилось как-то само собой - в один прекрасный момент сгинули, исчезли, пропали навсегда и монах Гийом, и лишенный лица таинственный де Труа. Правда, вместе с ними исчез оригинал той самой рукописи, которую двадцать лет назад в замке Массиат передал Бертрану де Бланшфору шах-аль-джабаль Хасан II, но это не такая уж беда - у Жана де Жизора имелись в запасе три копии с этой рукописи, причем одна из копий была настолько мастерски выполнена, что отличить ее от оригинала не смог бы ни один ученый муж. С исчезновением Гийома и де Труа, Жан де Жизор почувствовал себя снова в своей тарелке и вновь расправил плечи. В конце того сумбурного года случилось событие, ставшее окончательным поводом к будущему падению Иерусалимского королевства, поставленного на грань краха двумя главными обстоятельствами - во-первых неотвратимой угрозой со стороны Саладина, а во-вторых, грандиозной идеей, родившейся в недрах ордена Рыцарей Храма, и заключалась эта идея в необходимости утраты Иерусалима, дабы вызвать новый крестовый поход и возродить славу и могущество крестоносцев, истаявшие за мирные годы существования королевства.

Итак, в конце года, разбойник Реве Шатильонский, владычествующий в Заиорданье, напал на богатейший караван, двигающийся из Сирии в Мекку, перебил всю охрану, завладел великолепными товарами, а купцов засадил в казематы замка Керак.

Конец декабря ознаменовался сильными холодами. В Иерусалиме выпал снег и расположился на улицах Святого Града с такой уверенностью, будто это был Кельн или Прага. Восстановленная крестоносцами купель Вифесды покрылась толстым льдом и стражники гоняли ребятишек, стремящихся затеять на этом льду свои резвые игры. На Рождество снова начался снегопад, да такой обильный, что улицы Иерусалима утонули в белых перинах, и хотя снег здесь бывает почти каждую зиму, такого изобилия его никто из старожилов не мог припомнить. Послы от султана Саладина с трудом пробирались на своих великолепных скакунах через это снежное месиво, направляясь к дворцу короля Гюи. Они везли ему строгий ультиматум, в котором говорилось, что если король не сумеет заставить Рене Шатильонского освободить купцов и вернуть награбленное добро, вся военная мощь Египта, Сирии и Алеппо двинется на свержение власти крестоносцев в Палестине.

Приняв послов и выслушав ультиматум Саладина, Гюи де Лузиньян вызвал к себе великого магистра тамплиеров Жерара де Ридфора и приказал ему немедленно направить своих людей в Керак. Начинались Рождественские увеселения, и королю не хотелось больше забивать себе голову этим дурацким конфликтом на юго-восточной границе королевства. Жерар де Ридфор хотел было заявить Гюи, что приказывать ордену может лишь папа Римский, но сжал зубы и ответил:

- Мы сделаем все возможное, ваше величество, чтобы помочь вам справиться с этим недоразумением.

Отправившись в Тампль, он вызвал в бело-красную комнату сенешаля Жана де Жизора и сказал ему:

- Дорогой Жан, я понимаю, что вам бы хотелось провести Рождественскую неделю в Иерусалиме, но долг заставляет меня отправить вас в замок Керак и пригрозить разбойнику Рене, что если он не отпустит захваченных купцов и не вернет им хотя бы часть награбленного, тамплиеры явятся к Кераку точно так же, как некогда являлись к замкам ассасинов в горах Антиливана. Готовы ли вы, отбыть туда немедленно?

- Не нам, не нам, но имени Твоему, - ответил сенешаль, глядя на великого магистра таким уничтожающим взглядом, что де Ридфору захотелось швырнуть в физиономию нахального сенешаля стоящий поблизости кувшин с элевтеропольским вином. "Как он смеет так смотреть на меня? - подумал великий магистр. - Ведь мы с ним, кажется, одногодки. Подумаешь, зять покойного де Бланшфора! Теперь иные времена, и он всего лишь сенешаль, а я..." Но он сдержался, не вспылил, а наоборот, ласково улыбнулся и сказал:

- Ну вот и славно. Так хочет Господь.

И Жан, проклиная де Ридфора, Гюи Лузиньяна и Рене Шатильонского, отправился сквозь стужу и снег с небольшим отрядом снова в Моавские горы. Естественно, ему ужасно не хотелось там появляться после того, как он спровоцировал три года назад губительный поход на Мекку. Но делать было нечего, и он ехал верхом на новом своем жеребце, ветер хлестал его по лицу, и Жан от души желал Иерусалиму и всей Палестине провалиться под землю, проклятия рвались прямо из его сердца, а вьюга разносила их по всей окрестности. В Иорданской долине сделалось теплее, ветер затих и можно было даже откинуть капюшон шерстяного гарнаша. Проклятья иссякли в устах сенешаля Жана, и он теперь думал только о том, как бы эдак избавиться от унылой поездки в Керак. Когда переехали через Иордан, снова подул ветер.