Артуро Каротти - Наследство капитана Немо

— У меня, на счастье, голова крепка. Верно, завтра мы сможем двинуться в путь.

— Нечего заглядывать, там видно будет, — сказал Питер. Он блаженствовал, сидя на камне и пуская клубы сизоголубого дыма.

Котенок подсел к Марицу.

— Вы все равно ничего не делаете. Расскажите мне, как из первых водорослей и животных получились наши растения и звери. Неужели из этих несчастных червяков, что плавали в той луже, получились люди, ласточки, собаки, слоны и лошади? Как из этих ниточек выросли наши дубы и липы?

— То-то и дело, что они не сразу выросли. Эти маленькие кусочки жизни изменялись очень медленно и постепенно. Ведь, кажется, голубой цвет не похож на красный. А к вечеру, на закате, не разберешь, где небо перестает быть голубым и становится алым.

— Правда, — согласился Джиджетто, — если вечером посмотреть с Каррайского моста на запад, там небо красное-красное, а на востоке — светло-синее. Ох и хорошо же там!

— То же и здесь: первые растения и животные изменяются так постепенно, так незаметно, что перехода никак не уловишь. Ученые думают, что примордиальная эпоха длилась многие тысячи веков и что столько же времени прошло от нее до нас.

— Неужто так много! — изумился Джиджетто.

— Понимаешь, как за это время могли измениться живые существа! А ведь иногда изменения происходят очень быстро, даже на глазах у людей. Посмотри, как на глазах у садовника в несколько лет дикая гвоздика становится душистым махровым цветком! Как в течение нескольких десятков лет удается вывести новые породы лошадей!

— Все-таки трудно себе представить… — начал Питер.

— Ладно, я расскажу подробней. Извержения, выветривания, наслоение песков продолжалось; в эту первичную эпоху образовались красные песчаники — их называют девонианскими.

Живые существа и растения размножались в воде и на суше.

В следующий период были сильнейшие извержения вулканов, и в воздухе вследствие этого появилось столько углекислого газа, что почти все животные на суше задохлись. Но зато пышно развернулась растительная жизнь, потому что для растений углекислота очень полезна. Тогда поднялись из земли могучие леса, из которых образовался потом каменный уголь. Этот период мы называем каменноугольным периодом первичной эпохи. Растения жили и изменялись; папоротники и плауны дали тогда начало хвойным деревьям…

— А животные? — перебил Котенок.

— Погоди. Растения дышат так же, как и мы, — вдыхают кислород и выдыхают углекислоту. Но одновременно с этим растения питаются. Питаются они, кроме различных минеральных солей, крахмалом; это их главная пища, и приготовляют они ее из углекислоты и воды. Солнце приводит в движение их фабрику; а когда пища готова, из углекислоты и воды сделан крахмал, остается отброс — кислород; его растение отдает воздуху. В результате питания и дыхания растения поглощают гораздо больше углекислоты, чем кислорода; потому громадные леса каменноугольного периода в течение долгих-долгих веков увеличивали количество кислорода в воздухе и уменьшали количество углекислого газа.

Таким образом воздух очистился, и на Земле снова появились живые существа.

— Значит, они не все умерли?

— Нет, в воде жизнь продолжалась. Самые совершенные из тогдашних животных, ракообразные и высокоразвитые черви спорили за право на существование; эта борьба вела к различным изменениям; у некоторых червей появилось нечто вроде плавника, мало-помалу появились существа, похожие на наших рыб. Сперва у них вдоль тела появился хрящ; постепенно появились не только хрящевые рыбы-черви, но уже настоящие позвоночные рыбы.

Но рыбам не всегда жилось безмятежно; иногда вода отступала, высыхала и им приходилось задыхаться на суше. Тогда появились амфибии — земноводные; они могли дышать и в воде, и на суше, плавники их также изменились и приняли вид лапок и ног. Скоро появились на Земле громадные, страшные архегозавры и лабиринтодонты. Другие же научились передвигаться и в воде, и по суше без помощи ног; так произошли будущие пресмыкающиеся.

— А откуда взялись люди? — не терпелось Котенку.

— Об этом мы поговорим в другой раз; хорошего понемножку, — ответил Мариц.

Прошел день, и я совершенно оправился и окреп. Можно было продолжать начатое дело — определение местоположения и высоты, на которой лежит грот, а тем самым — толщины слоя, отделяющего нас от желанного солнечного света.

Мы снова собрались в дорогу и отправились к Ньюкэстльской шахте.

Мы дошли до взорванной галереи и припомнили, насколько могли, направление пути от главной шахты копей до этого заваленного прохода. Мы все были согласны в том, что проход должен лежать на юго-запад от шахты; оставалось определить расстояние от шахты до прохода.

— Давайте припомним каждый в отдельности эту дорогу и запишем длину каждой галереи на листках бумаги, — предложил инженер, — иначе, если кто-нибудь сперва скажет вслух свой расчет, это собьет других с толку.

Так мы и сделали. Я записал на своем листке:

«Расстояние от начала заброшенной галереи до поворота — около восьми километров.

Расстояние от поворота до места, где мы ныряли, — сто метров.

Длина прохода, заваленного взрывом, — шестьдесят метров.

Весь путь от шахты до нас — восемь километров сто шестьдесят метров».

Оказалось, что у Марица получилась почти та же цифра, у Питера — восемь километров триста двадцать метров, у Марселя — около восьми километров, и только у Джиджетто цифра сильно отличалась от наших — он определил весь путь в пять километров.

Мы решили остановиться на цифре, бывшей у меня и Марица; таким образом географическое положение нашей точки отправления — заваленного прохода — было определено, и нам оставалось двинуться к маленькому гроту, точно измеряя веревкой длину пути и все время отмечая по компасу направление нашей дороги.

— Когда же мы будем строить машины? — не мог дождаться Джиджетто.

— Погоди, еще нужно разыскать железную руду и каменный уголь, построить печь и выплавить железо, — сказал Мариц.

Вымеривая каждую пядь земли, не сводя глаз с компаса и не выпуская из рук карандаша и записной книжки, мы подвигались к гроту, которому суждено было стать порогом к нашему освобождению. Мы миновали знакомые места и вошли в залитую светом пещеру.

— Видите, — сказал старик, — там, под самым сводом, черный пролом? Это и есть проход в тот грот. Придется нам вскарабкаться туда.

Это было нелегкое дело: приходилось лезть по почти отвесной стене, цепляясь за каждый выступ, за каждый камень; к счастью, в стене кое-где были трещины, которые могли служить опорой ногам. Головокружение здесь было бы совсем некстати. Выручал Джиджетто: он карабкался впереди всех и, поднявшись немного, брал у нас из рук ящик с барометром, потом ждал и, когда мы обгоняли его, передавал его нам снова, опять забирался выше и, уцепившись одной рукой за стену, держал в другой драгоценный прибор.