Евгений Войскунский - Девиант

И тут я услышал. Вначале подумал: в ушах звенит. Нет! Отдаленный, но явственный равномерно повторяющийся звук… Колокольный звон!

Слабо поводя руками, я повис над подводной черной ямой. Тихие-тихие удары колокола отдавались в душе радостным изумлением: неужели подтверждается старинное сказание? Да нет, что-то мешало поверить… уж очень необычно, необъяснимо… А вот и услужливая подсказка рационального мозга: случайно донесся стук винта крупного теплохода, идущего по водохранилищу. Ведь звук хорошо распространяется в воде…

Вот он и умолк. Тишина. Подо мной черная яма, понижение дна, а никакой не град Китеж с его колокольней, с главами, покрытыми, как рыбьей чешуей, осиновыми лемехами.

Я даже, вынырнув и подплыв к берегу, не стал рассказывать Вадиму о своем «открытии». Засмеет Вадим. Уж он-то в старые сказки не верит.

Вечером смотрели открытие Олимпийских игр. Здорово придумали греки: словно с древних амфор сошли фигуры бегунов и дискоболов… Вдруг стадион превратился в море, идет старинное судно… взмахи длинных весел… летит над судном женщина в хламиде, или, вернее, в пеплосе — да это Афина Паллада, не иначе! А вот и Аполлон летит… А это, наверно, Геракл, ну точно, нельзя же обойтись без этого богатыря, с которого, кажется, и начались Олимпийские игры…

Как они, греки современные, умудрились показать в небе над стадионом, без всяких экранов, такое великолепное кино? Вадим говорит: голография может всё что угодно изобразить. Чудеса техники, в общем.

Долго смотрели парад. В алфавитном порядке прошествовал по стадиону весь мир — сто две команды, в том числе огромные, человек по четыреста-пятьсот, как, например, наша, и китайская, и американская, — и крохотные, два-три-пять спортсменов с экзотических островов вроде Науру, Тонга, Восточного Тимора.

Три вечера мы смотрели Игры. Наши атлеты не очень-то радовали нас. Но зрелище было превосходное: сама по себе эстетика спорта завораживает. Какой же молодец этот барон де Кубертен, возродивший античную традицию. Соревноваться в силе мускулов, а не в убойной силе оружия, — это прекрасно. Дружелюбие и приязнь вместо неприязни, злобы, ксенофобии…

Но в четвертый вечер произошло такое, что мне стало страшно жить. Мы смотрели соревнования гимнастов. Сережа сказал, что пойдет к Валерке поиграть, я отпустил его на часок. Анна Тихоновна в тот вечер ушла навестить подругу по педтехникуму, у которой разыгрался радикулит.

Мы с Вадимом, умеренно пия любимый напиток, болели за нашего Немова, храбро противостоявшего гибким китайским гимнастам. Вдруг я ощутил как бы толчок в спину. Взглянул на часы — полдесятого, Сереже надлежало давно быть дома. Номера телефона этого Валерки я не знал, но помнил, что он жил в соседнем подъезде на третьем этаже. Я отправился туда, позвонил наугад в одну из двух квартир и услышал басовитый собачий лай. «Джон, сидеть!» — крикнули там. Дверь отворил рыжий встрепанный подросток в длинных трусах с синими лампасами. Жуя жвачку, он воззрился на меня. За ним в маленькой прихожей сидел и тоже пялил на меня неприязненный взгляд желтый бульдог.

— Здравствуй, Валерий, — сказал я, шагнув через порог. — Сережа у тебя?

— Сережа был, — ответил он ломким переходным голосом. — Но давно ушел.

— Куда ушел?

В прихожей было жарко, и пахло жареным луком, что ли, но меня будто холодным ветром продуло. Валерка растерянно молчал.

— Куда?! — крикнул я.

— Он пришел, — торопливо заговорил парень, — мы поиграли немного… он говорит: «Давай туда сходим…», а тут гимнастика начиналась… я хотел посмотреть…

— Куда он пошел? — Я старался держать себя в руках, но, наверное, я орал.

Бульдог тихо зарычал. Из кухни вышла блондинка баскетбольного роста в коротком цветастом халате.

— В чем дело? — спросила. — Что вам надо?

— Это папа Сережи, — посыпал скороговоркой Валера. — Сережа приходил, звал меня в интернет-кафе, а тут гимнастика на Олимпийских… я говорю, хочу посмотреть…

— Он пошел в интернет-кафе?

— Наверно… не знаю… — Валерка выдул большой белый пузырь.

— Пойдем! — Я спохватился, обратился к блондинке: — Извините. Я не местный, не знаю, где это кафе. Разрешите Валере показать…

— А сами не можете найти по адресу? — строго спросила женщина.

Наверное, мое лицо выражало крайнее отчаяние, — вдруг она смягчилась, сказала сыну:

— Приведешь его к кафе, и сразу домой. Джона возьми.

Валера живо натянул на свои вихры белую бейсболку, надел на собаку поводок, и мы втроем выбежали из дому.

В тот вечер было полнолуние. Городок, до краев залитый лунным светом, был весь на виду — до последней травинки, торчащей из разбитого асфальта, до каждого иероглифа, намалеванного на стене дома. Мы быстро шли, перед нами скользили наши вытянутые тени. Из окон доносились переливы поп-музыки, знакомый голос спортивного комментатора. Вдруг ворвалось страстное: «А на том берегу пригубил первый раз дикий мед твоих уст…» — будто из космического пространства прилетело и туда же унеслось.

Интернет-кафе было недалеко (в Заволжье все близко), я с разбегу влетел в неказистый подъезд, но в прихожей меня остановил молодой человек, накрытый огромной шапкой черных волос, и сказал, что кафе закрыто, поздно уже. Но я видел в приоткрытую дверь: за длинным столом сидели несколько человек перед компьютерами.

— Я ищу сына, — говорю. — Здесь мой сын.

Но среди запоздалых посетителей Сережи не оказалось.

Молодой человек сочувственно щурил на меня глаза из-под нависающей на брови растрепанной шевелюры.

— Да, да, — говорил он. — Приходили подростки, четверо или пятеро. Но они давно ушли… Как вы сказали? Белые кроссовки с надписью «Maradona»? Знаете, я на обувь посетителей не смотрю.

— А я видела, — вступила в разговор тоненькая девица, обтянутая красной майкой, значительно выше пупка, и голубыми джинсами. — Тот, у которого «Maradona», пришел один, сказал, что первый раз тут, и денег у него было на час работы. К нему, я видела, подсели двое ребят, потом еще один…

— Ты этих ребят знаешь? — спросил молодой человек.

— Нет, раньше они к нам не приходили. — Девица чиркнула зажигалкой, закурила тонкую коричневую сигарету. — По-моему, они из Балахны.

— Из Балахны? — переспросил я.

— Ну, я слышала, кто-то из них сказал, что в Балахне дороже. Что именно дороже — не знаю.

— Они вышли вместе? — спросил я. — Мой сын и эти ребята?

— Да. Господа! — возгласила девица. — Заканчивайте! Кафе закрывается.

Я вышел на улицу и зажмурился. Лунный свет бил по глазам нестерпимо. Вот лечь тут, на проросший дикой травой щербатый тротуар, — и умереть. Будь я проклят! Раззявил рот на олимпийцев, вместо того чтобы глаз не спускать со своенравного мальчишки!