Евгений Войскунский - Химера

— Ладно, — обрывает вдруг Штейнберг самого себя. — Разговорился… Пошли, Вера нас ждет.

Вера Никандровна встречает их у калитки.

— Ну что это вы запропастились? Чай успел вскипеть и остыть, а вы…

— Вера, у меня в чемоданчике банка бразильского кофе, — говорит Круглов. — Сейчас достану.

— Пей, если хочешь, сам. Мы кофе не пьем.

Вера Никандровна за минувшие годы постарела, похудела, на щеках прорезались сеточки мелких морщин. Она в простеньком зеленом платье-халате, босая.

— Ну хоть колбасу прими в подарок. — Круглов поднимается на веранду, проходит в дом.

— Галка спит? — спрашивает Штейнберг. — Не буди ее, пусть отсыпается.

— Не крутись под ногами, Рекс, — говорит Вера Никандровна собаке-овчарке, пытающейся привлечь к себе внимание хозяев. — Пусть отсыпается. Леня, мне показалось вчера, когда ты их привез, что у Галочки что-то произошло.

— Вечно тебе что-то кажется. Просто умученная от городской жизни.

Круглов спускается с веранды во дворик, протягивает Вере Никандровне палку колбасы в целлофане.

— Спасибо, Юра. У нас такой не бывает. Садитесь, мальчики.

Они садятся на скамьи за деревянный некрашеный стол под яблоней.

— Это финский сервелат, — говорит Круглов. — На День Победы дали в заказе фронтовикам.

— Хорошо живете в столицах, — говорит Штейнберг. — Сервелат кушаете. Артишоки небось тоже выдают?

— Молчи, домовладелец.

Они едят дымящуюся овсяную кашу. Еще на столе хлеб и крупно нарезанная Верой Никандровной колбаса.

— Да, я домовладелец, — подтверждает Штейнберг. — А что, это плохо? Это, если хочешь знать, главное достижение моей жизни. У человека должен быть свой дом и свой сад. Но каких трудов это стоило!

— Не говоря уже о деньгах, — дополняет Вера Никандровна. — Пришлось продать всю нашу библиотеку. — Она кидает Рексу кусок колбасы, тот ловит на лету и еще просит, повизгивает. — Хватит, Рекс. Финский сервелат не для собак.

— Собаки, — замечает Штейнберг, — похожи на детей: так же пылко любят колбасу. Но есть, конечно, и различия между ними.

— Тонкое наблюдение, — говорит Круглов одобрительно.

— Еще овсянки, Юра? — спрашивает Вера Никандровна.

— Нет, спасибо. Домик у вас, в общем, ничего. Плохо, что сортир во дворе. И комнат всего две, маловато.

— Бог даст, пристроим третью, — говорит Штейнберг. — Этот дом принадлежал младшему сыну Юсуфа Юсуфова. Помнишь старика?

— У которого вы снимали полдома? Он еще жив?

— А что ему сделается? По его воспоминаниям и моим расчетам ему не менее ста пятнадцати лет. Он родился вскоре после отмены крепостного права.

— Я так и думал, что он участвовал в добровольном присоединении Кавказа к России.

— За истекшие полвека твои шуточки не стали умнее. Так вот, старик жив. Умер его младший сын, тоже, конечно, старик, дом опустел, и Юсуф продал его нам сравнительно дешево. Юсуф — редчайший пример выживания человека в смертоносных условиях. Войны и революции. Коллективизация. Нашествие. Гибель братьев, сыновей. Выселение балкарцев в казахстанские степи. Десять раз у него вырубали или загаживали сад. Сто раз он должен был сгинуть, сдохнуть, окочуриться. Ан нет. Вот я тебя свезу к старику, пусть он сам изложит, в чем секрет его долголетия.

— Так чай или кофе будешь пить, Юра? — спрашивает Вера Никандровна. — Чай? Тебе покрепче?

— Все равно.

— Никакого секрета нет, — говорит она, наливая чай в большие чашки. — Просто Юсуф всю жизнь держится за свой клочок земли.

— Его отдирают, а он держится, — уточняет Штейнберг. — Но не только в этом заключается штука жизни.

Кто-то стучит у калитки. Вера Никандровна идет открыть, слышен взволнованный женский голос.

— Так в чем же штука жизни? — спрашивает Круглов, отпивая из чашки.

Но Штейнберг молчит.

Возвращается Вера Никандровна.

— Леня, я иду к Савченкам. Что-то с их Димкой стряслось, весь горит.

— Галка проснется — сходит посмотрит Димку.

— Нет, я схожу. Галочка будет спать до обеда.

С белой сумкой, вынесенной из дому, она направляется к калитке.

— Вера, туфли надень! — говорит ей Круглов, но она не отвечает, только головой качнула.

— У нее теперь пунктик — босая ходьба, — говорит Штейнберг. — Да тут недалеко, через дом. В поселке есть медпункт, и фельдшер многоопытный, только ленивый, все равно, чуть что, бегут к Вере.

— Она ведь не терапевт, не хирург…

— И не дантист, — кивает Штейнберг. — Она и не делает операций, и зубы не удаляет. Но заговорить может.

— То есть как?

— Ну, у Веры свой подход к болезням. Лечит она главным образом травами. И между прочим, бесплатно. Если ты наконец кончил пить чай, то пойдем, я хочу показать тебе сад.

Сад совсем маленький — несколько яблонь, айва, груша, две-три клумбы цветов и аккуратный квадратик земли, над которым торчат зеленые метелки.

— Видишь эти всходы? Ты не представляешь, сколько трудов положено, чтоб раздобыть семена. Это венерин башмачок. — Штейнберг делает паузу, чтобы насладиться эффектом.

— Замечательно, — говорит Круглов. — А где же араукарии?

Двое едут на велосипедах по проселочной дороге, обсаженной тополями.

Галя, в белой блузке и тренировочных брюках, мчится впереди. Оборачивается, одной рукой поправляя разлетающиеся волосы:

— Не слишком быстро еду, дядя Юра? Поспеваешь?

— Поспеваю кое-как, — ворчит Круглов, усердно крутя педали. — Зря я когда-то научил тебя ездить на велосипеде.

— Все вы несносные зануды, — смеется Галя.

— Кто — мы?

— Учителя! Нет чтобы порадоваться успехам ученицы.

— Я радуюсь.

— Незаметно, дядя Юра! Ну ладно. — Галя сворачивает с дороги в поле. — Привал!

В тени огромной чинары она спрыгивает с велосипеда. Круглов прислоняет свой велосипед к могучему стволу, отдувается, вытирает платком лицо.

— Эту чинару я помню с детства, — говорит Галя, отвязывая от багажника сумку. — Папа говорил, ей лет двести, а то и больше.

Они садятся на траву, Галя наливает кофе из термоса в бумажные стаканчики.

— Далеко еще до твоего водопада? — спрашивает Круглов, принимая из ее рук стаканчик.

— Далеко. Но если ты устал, дядя Юра…

— Я запыхался, но не устал. Послушай, Галочка, — говорит он, помолчав, попивая кофе, — ты обещала прояснить мне один немаловажный вопрос.

— Какой? — взглядывает она на Круглова.

— Как надо жить. Это когда мы летели в Минводы, ты сказала…

— Совершенно не помню. — Галя быстро-быстро мотает головой, и что-то есть лукаво-озорное в этом ее движении. — Никогда об этом не задумывалась, я просто живу как живется.

— Действительно, совсем просто… Но ведь, например, и эта чинара живет как живется. И кузнечики, которые стрекочут с утра до вечера… Но человек-то не кузнечик. Хотя, конечно, он кузнец своего счастья.