Александр Казанцев - Том (6). Пылающий остров

– Я часто вспоминаю о нашем разговоре на закате… и стихи вашего поэта. Почему вы сказали тогда: «В сто тысяч солнц закат пылал»?

– Потому что, профессор, вижу две стороны применения вашего открытия… Не только вездесущее топливо, но и вездесущий огонь…

– Он не может быть вездесущим, мистер Тросс, пока я один владею «воздушной спичкой». Меня не так-то легко заменить. Ведь потому я и здесь, в этой экспедиции, которую хочу контролировать.

– Вы не сможете контролировать всех действий Вельта. Если бы вы, проф, доверились мне, я сумел бы укрыть и вас, и ваш секрет от любых глаз.

– Вы хотите, чтобы я открыл его вам?

– О нет! Я не специалист.

– Я бы очень хотел довериться вам, Тросс, но… мне нужно сделать для этого последнее усилие. Ведь вы доверенное лицо мистера Вельта. Не так ли?

– Очевидно, мистер Вельт уже сделал то усилие, которое вы лишь хотите сделать.

– И он доверился вам?

– Потому я и беседую с вами на его яхте, близ его острова, очень далеко от него…

– Но можем ли мы с мистером Вельтом доверять одному и тому же лицу? – вкрадчиво спросил Бернштейн.

– Вы сможете это сделать, если будете знать больше мистера Вельта.

– Я бы этого очень хотел.

– Поверьте для начала в то, что у меня найдется средство сделать вас недосягаемым для всех.

– Для всех? Но я-то хочу служить всему человечеству!..

– Человечеству вы и будете служить, это я вам гарантирую.

– Как имя поэта, который писал о закате?

– Маяковский.

– Поляк?

– Нет, русский.

– Вот как? – удивился Бернштейн и проницательно посмотрел на Тросса, потом вежливо раскланялся с ним и снова пошел по палубе.

Тросс настороженно смотрел ему вслед. Профессор, заложив одну руку за спину, другой задевая за все попадающиеся предметы, продолжал свой путь, опустив в глубокой задумчивости лохматую голову.

Ганс Шютте наблюдал за Бернштейном и Троссом, который остался стоять на своем месте.

– Обрабатываешь? – усмехнулся Шютте. – Ну, давай, давай, обрабатывай, обрабатывай. Это по твоей, а не по моей части.

До Ганса Шютте донесся раскатистый хохот матросов. – Он резко обернулся и прислушался.

– Пусть проглочу я морского ежа и он начнет во мне кувыркаться, если я не второй раз в жизни отправлюсь в такой проклятый рейс! Первый раз моим единственным пассажиром тоже был профессор. Он нанял мой моторный бот в Ливерпуле для увеселительной прогулки. Уплывали мы очень весело, тайком, ночью… и увеселялись до самой Арктики…

Ганс приблизился на несколько шагов:

– Эй, дядя Эд! Что вы тут врете про Арктику и ливерпульского профессора?

– Пусть язык мой заржавеет, как старый якорь, если вру, мистер Шютте! Мне очень не хотелось отправляться в рейс с одним-единственным пассажиром. Я знал, что у моего отца, старого шкипера, именно такой рейс и был последним. Однако мистер Вонельк заплатил мне вперед хорошую сумму, на которую можно было купить не одну бочку рому. А я в конце концов свободный моряк… свободный от лишних денег.

– Вонельк? – переспросил Шютте. – Англичанин?

– Нет, американец. Но он незадолго перед тем получил английское подданство. Кажется, как он говорил, это было нелегко. Будь я колесом на ухабистой дороге, если тут обошлось без дипломатических нот! Этот профессор Вонельк был ценной штучкой, что-то он знал такое, о чем стоило спорить дипломатам. В конце концов его уступили, как племенную лошадь.

– Вонельк? – глубокомысленно повторил Ганс. – Куда же вы его прокатили на боте?

– Я же вам говорю, сэр, в Арктику. До первой хорошей льдины… Пришлось ее искать на севере Баренцева моря, чуть ли не у самых берегов Земли Франца-Иосифа. Там были уже советские воды, и мне было не по себе. Но когда мы увидели наконец ледяные поля, тут-то и началось самое необыкновенное. Пусть у меня вырастут вместо рук ласты, если мой пассажир не решил уподобиться тюленю! Он потребовал, чтобы я его высадил на льдину. Я готов был лопнуть от изумления, как глубоководная рыба на воздухе. Он забрал радиостанцию, которую захватил из Ливерпуля, теплую палатку, немного продуктов и все-таки перебрался на наиболее симпатичную льдину, согнав с нее огромного тюленя. На обратном пути я видел на горизонте советский ледокол…

– Словом, с вашей помощью он удрал от своих боссов, – усмехнулся Ганс. – У меня тоже был такой случай. Только посмешнее. Все затеял шельма-японец! Чтобы устроить побег одному слабоумному и безобидному человеку, он заставил меня с ним вместе вынести на носилках свинью…

– Свинью, мистер Шютте? – заинтересовались матросы.

– Ну, это было чуть не сто лет назад. Только тогда этот японец смог сыграть на жалости Ганса. Теперь такой номер ни у кого не вышел бы!

– Расскажите, мистер Шютте, про свинью.

– Еще чего захотели! Не стану я с вами про свинство рассуждать. Что вы тут расселись, лодыри? Развесили уши!

Подошедший профессор обратился к Гансу:

– Не скажете ли вы мне, уважаемый герр Шютте, какое название носит эта земля на горизонте?

Все стали всматриваться.

– Пусть меня похоронят на суше, если это не тот самый проклятый остров, о котором рассказывал мне еще отец! – сказал Эд.

– Аренида, – сказал Ганс.

– Аренида! – закричали матросы и кок.

– Аренида! – прошептал профессор Бернштейн.

Смотрел на остров и мистер Тросс, но не выражал своих чувств.

Плеск разбивающихся о борт волн и мерное дыхание судовых машин стали необыкновенно отчетливыми. Люди на яхте молча смотрели на поднимающийся из моря остров.

Матросы смотрели с любопытством, кок – с некоторым страхом, боцман – недоброжелательно, профессор – с нетерпением, а Ганс Шютте – с усмешкой. Он подумал: «Вот она, та печка, откуда начнет танцевать новая война!»

О чем думал непроницаемый мистер Тросс, никто не знал.

Через некоторое время дымчатые контуры начали превращаться в бесформенную массу, похожую на опухоль.

По мере приближения яхты из воды стали медленно вырастать голые скалы желтовато-ржавого цвета. С этих скал поднимался странный фиолетовый дым.

Немного поодаль он стелился по морю, сливаясь с его синевой.

– Там, должно быть, пожар… – сказал негр.

– Да нет, какой это пожар! Там, наверно, вулкан, – прервал его один из матросов.

– Этот дым, парни, – единственное, что есть на острове, – сказал Ганс Шютте.

Вскоре стало заметно, что шершавые скалы покрыты причудливой сеткой глубоких трещин. Отвесные каменные стены спускались к морю, не обещая ни бухты, ни пологого спуска.

Пристать к этим стенам, уходившим на сотни метров вверх, нечего было и думать.

Моряки качали головами.

– Это словно проржавленные борта корабля, севшего на риф, – говорил дядя Эд, поглядывая на торчащий из воды странный остров.