Александр Казанцев - Том (9). Клокочущая пустота

– Ах, Абель! Поздравляю, мальчик, мальчик! Ну что за прелесть! Идите смотреть.

Абель де Сирано-де-Мовьер-де-Бержерак направился к двери спальни без особого энтузиазма, ибо вид новорожденных не вызывал в нем восторгов.

Повитуха, старая, прижившаяся здесь испанка, вместе с толстой, подвыпившей по такому важному поводу кухаркой хлопотавшая около роженицы, ахнула при виде хозяина дома. Она закудахтала, и ее сморщенное, как залежалое яблоко, лицо расплылось в улыбке, став похожим на карнавальную маску.

– О, сеньор! Позвольте поздравить вас с сыном! Замечательный мальчик, вы только посмотрите! Весь в отца! Гидальго!

– Покажите, – неохотно приказал Абель.

Откинув кружева платочка, прикрывавшего личико ребенка, она с торжеством поднесла его к отцу.

Тот, брезгливо морщась, пристально посмотрел на крохотного малютку и в ярости отпрянул.

По его искаженному лицу повитуха поняла, что господин разгневан.

– Я тоже думала, что девочка, а оказался мальчик, – словно оправдываясь, пролепетала она.

– Это не мальчик! Это урод! – вне себя от гнева произнес, вернее, прокричал господин Абель де Сирано-де-Мовьер-де-Бержерак.

В полуоткрытой двери показалась испуганная баронесса.

– Савиньон, непременно назовите его Савиньон, – невпопад заговорила она. – Я буду на его крещении второй матерью.

Господин Абель отмахнулся от родственницы и тяжелым шагом подошел к кровати, на которой лежала в полном изнеможении, стараясь улыбнуться, Мадлен.

– Признайтесь, сударыня, – громовым голосом начал Абель, – где вы нашли такого носатого любовника, чтобы неведомо чьим отродьем осквернить мой славный род?

Баронесса вскрикнула.

Мадлен залилась слезами, бормоча:

– Абель, что с тобой! Клянусь…

– Не богохульствуй, несчастная! Не усугубляй своей вины! У меня не было в роду предков с носом, разделяющим лоб пополам.

– Что вы, владетельный сеньор! – бросилась между супругами повитуха, в то время как окаменевшая от испуга баронесса застыла в дверях. – Это же родовая опухоль, опухоль на личике. Она проходит, вот увидите, да просветит вас Мадонна! И все пройдет, и он будет, как две капли росы на лепестке розы, походить на вас, владетельный сеньор! Вы уж поверьте!

– Я верю только в господа бога и собственным глазам, а не старым цыганским или испанским ведьмам или французским распутным бабам, которые за деньги отцов втираются в старинные дворянские роды.

При этих словах баронесса Женевьева де Невильет, приняв это на свой счет, грохнулась на пол в глубоком обмороке. Сразу протрезвев, кухарка Сюзанна суетливо склонилась над ней, а грозный ревнивец равнодушно перешагнул через груду надушенного шелка и вышел из комнаты, не слыша, как ему вслед кричала перепуганная испанка:

– Опухоль это! Провалиться мне на этом месте, опухоль!

Вообще-то говоря, ей, даже при ее добрых намерениях, следовало бы провалиться сквозь старый пол замка, потому что нос младенца оказался не опухолью, а странной игрой природы, отнюдь не уменьшаясь до самых крестин.

Баронесса, несмотря на нанесенное ей оскорбление, все же не уехала, и самоотверженно ухаживала за кузиной, и присутствовала на крестинах, куда господин Абель де Сирано-де-Мовьер-де-Бержерак, как примерный католик, все же явился в последнюю минуту.

Крестил Савиньона новый деревенский кюре, который был прислан старому в помощники и преемники. Абель смотрел на него мрачно и неодобрительно. И священнику, у которого были нежные голубые, но проницательные глаза, он показался предвещающей град грозовой тучей, повисшей над равниной Сены.

После крещения, когда ревнивый и гневный отец все еще ждал спадания безобразной опухоли с лица новорожденного, мать по совету кузины тайком выбралась на улицу, чтобы добежать в темноте до кюре.

Деревенский священник жил в доме своего предшественника, по которому он недавно справил заупокойную мессу. Домишко этот почти ничем не отличался от остальных крестьянских хижин, разве что очагом, который имел вытяжную трубу, и дым не выходил, как у других жителей деревни, через отверстие в крыше.

Мадлен, смертельно боясь, что муж настигнет ее, добралась до домика кюре и постучала в дверь.

Молодой кюре в деревянных сабо, стуча ими по крыльцу, вышел, недоуменно вглядываясь в позднюю гостью проницательными глазами. Из открывшейся двери пахнуло хлевом, ибо старый кюре держал там вместе с собой козу, оставив ее в наследство своему преемнику, как и кур, почему-то не смастерив для них курятник. А новый жилец, по-видимому, еще не успел ничего сделать.

– Отец мой, – испуганным шепотом начала Мадлен, – я должна исповедаться.

Кюре вздрогнул. Меньше всего он хотел бы стать обладателем какой-нибудь тайны, да еще и связанной с хозяевами поместья.

– Но это можно сделать только в храме, – попытался возразить он. – Нельзя ли подождать до утра?

– Отец мой, я не могу при свете. У всех на глазах. Я боюсь страшных последствий и умоляю вас пройти сейчас со мною в церковь.

В словах несчастной женщины слышались такие нотки, что молодому священнику не осталось ничего другого, как пойти за ключами от церкви.

И пока он отыскивал их, ворча на козу и барахтающихся кур, Мадлен стояла на крыльце и дрожала не столько от вечерней сырости, сколько от волнения. Она боялась, что яростный Абель появится сейчас здесь и даже приревнует к молодому кюре, несмотря на обет того остаться в безбрачии до конца дней.

– Пойдемте, мадам, – пригласил наконец кюре.

С церковной дверью, когда они дошли до нее, ему пришлось повозиться в темноте. Потом – зажигать внутри храма свечи. На вид ему не больше тридцати лет, длинные волосы локонами спадали на плечи, и, не будь на нем сутаны, его можно было бы принять за завсегдатая Латинского квартала, населенного студентами, поэтами и художниками.

Молодой служитель бога вошел в исповедальню, предложив Мадлен встать на колени подле нее так, чтобы их разделяла лишь невысокая перегородка, имитирующая полное одиночество исповедуемой.

– Итак, дочь моя, что привело вас в столь поздний час в храм господний? – ласково начал невидимый исповедник, и Мадлен в ее отчаянном положении показалось, что это сам бог на небесах спрашивает ее.

– Отец мой, – трепетно начала она, – я пришла за спасением. Клянусь господом единым, я не имею за собой вины. – Священник вздохнул облегченно, но она не услышала это, продолжая: – А у меня родился ребенок, нос которого начинается выше бровей, и мой муж, владетельный сеньор Абель де Сирано-де-Мовьер-де-Бержерак, грозит убить и его и меня, якобы нарушившую супружескую верность. Но здесь, на исповеди, перед лицом самого господа бога, я клянусь жизнью своего несчастного ребенка, что господин Абель де Сирано-де-Мовьер-де-Бержерак его отец.