Александр Казанцев - Том (9). Клокочущая пустота

Но он был жив, пусть больной, несчастный, но живой, вернувшийся в родной дом.

– Ах, боже мой, – говорила она, любовно глядя на усталого Савиньона, – ты и не знаешь, какие у нас тут, в Париже, творятся дела. Гастон Орлеанский заточен в провинции вместе с дочерью принцессой Монпансье, кардинал Рец, ты подумай только, – кардинал! – брошен Мазарини, другим кардиналом, в тюрьму! И в Бастилии оказался и герцог Бюфон. А как его любили в народе.

– Знаю, – отозвался Савиньон. – Слышал его на баррикаде.

– Я очень боюсь за тебя. Не был ли ты связан с ними?

– Только как автор памфлетов «Мазаринады».

– Ах, это ужасно! Теперь, когда ты дома, нужно вести себя «не колебля пламени свечи».

– Может быть, совсем не дыша? – не без иронии спросил Сирано.

– Затаиться, затаиться, сынок! Мы спрячем тебя на чердаке, никто не узнает, что ты вернулся. Именно здесь тебя искать не станут.

– Пожалуй, – согласился Сирано.

– Ты должен дать слово матери, что ничего не будешь делать.

– Нет, почему же! Я буду писать.

– О мой бог! Опять памфлеты!

– Нет, трагедию, которую обещал помочь поставить на сцене герцог д'Ашперон. Кстати, что слышно о нем?

– Ничего не слышала о притеснении герцога. Очень уважаемый человек в Париже.

– Немного приду в себя, наведаюсь к нему.

– Нет, нет! Ты не должен показываться на улице, чтобы никто не узнал тебя!

– Я думаю, мало найдется таких, которые смогли бы меня узнать, – горько усмехнулся Савиньон.

– Берегущегося оберегает сам господь бог! Будь горестно к слову сказано, но вспомним скончавшегося нашего деревенского кюре. Он так говорил.

– Я был на его похоронах.

– Какое золотое было сердце!

– Великий Вершитель Добра!

– Именно так: вершитель добра. Как ты хорошо про него сказал.

Беседу матери с сыном прервал поспешный приход монахов из монастыря св. Иеронима, где умер старший брат Савиньона Жозеф.

Это были два сытых монаха с лоснящимися лицами, с узкими губами и выпуклыми глазами, казначей монастыря и его помощник. Они были так похожи друг на друга, что выглядели близнецами, хотя и не состояли в родстве, отличаясь к тому же и возрастом.

– Спаси вас господь! – елейно начал старший. – Мы рады разделить ваше семейное счастье по случаю возвращения блудного сына.

Сирано нахмурился:

– Как вы об этом пронюхали, отец мой?

Младший монах поморщился и произнес укоризненным басом:

– Не следует говорить так о слугах господних, достойный Сирано де Бержерак. Мы с отцом Максимилианом, в отличие от меня, старшим, давно ждем вашего возвращения, о чем нам поведал наш послушник.

– Надеюсь, отцы мои Максимилианы, вы не причисляете безмерное удивление к числу смертных грехов?

– Все безмерное грешно, сын мой, – тоненьким голосом отозвался отец Максимилиан-старший. – Боюсь лишь, что у вас других грехов без меры.

– Тогда, чтобы умерить этот мой «грех удивления», признайтесь, отцы мои Максимилианы, что за причина заставила вас так жадно ждать моего возвращения из дальних стран?

– Говорить об ожидании, к тому же жадном, неуместно, – назидательно поднял палец казначей монастыря, – ибо монастырь наш заинтересован, господин Сирано де Бержерак, чтобы все наследники вашего почившего отца, да примет господь его душу, были в сборе при разделе наследства.

– Наследство? А какое отношение вы к нему имеете?

– Прямое, – гулким басом вставил теперь младший монах, – ибо монастырь наш, причисленный к ордену Иисуса нашего Христа, представляет усопшего в его стенах и постригшегося там Жозефа Сирано де Бержерака, внезапно скончавшегося.

– Мы пришли с миром от имени нашего ордена, господин Савиньон. Мы не хотим доводить дело до рассмотрения в парламенте, – елейно продолжал старший иезуит. – Это будет слишком обременительно для вас. Знаете, какие эти судейские! Им все время надо платить!

– Какое дело? До какого разбирательства в парламенте?

– Мы уповаем, – еще более тоненьким голосом заговорил казначей, – что вы в благости господней, печалясь о потере старшего брата, отдадите монастырю св. Иеронима всю долю братского наследства. Мы уже говорили с вашей почтенной матушкой, но она убедила нас подождать вашего возвращения, и вы видите, мы, как служители господни, пошли ей навстречу, зная о ее безутешном горе.

– Вы, иезуиты, претендуете на наследство человека, умершего раньше отца? – еле сдерживаясь, произнес Савиньон. – Не имея притом его волеизъявления.

– Для вас, господин де Бержерак, если вы достаточно благочестивы и, надеемся, отреклись от былого вольнодумства, брат ваш всегда должен жить в нашей памяти, и вам надлежит, – поучал старший монах, – делиться с ним всем своим достоянием, как с живым, ибо он жив в думах монастыря, коему завещано представлять его и после кончины.

– Слушайте, вы, разбойники в рясах! Не думайте, что, запугав мою покорную мать зловещей тенью своего ордена, вы сможете в моем присутствии грабить ее семью!

– Ваш жалкий вид, почтенный господин де Бержерак, – ехидно заметил Максимилиан-старший, – не говорит в пользу того, что господь бог благоволит к вам и простил ваши прегрешения. И потому пристало ли вам, вольнодумцу и противнику церкви, после ниспосланного вам возмездия так говорить с ее служителями?

– Вон отсюда! – заревел Савиньон. – Я дал клятву не вынимать шпаги из ножен, но я отделаю вас обоих шпагой в ножнах, уподобив ее палке! Вон отсюда! Или вы забыли, как я угостил монастырских крыс у костра близ Нельских ворот?

Монахи в страхе вскочили, подбирая сутаны. Вид разгневанного скелета был ужасен. Казалось, выходец с того света грозит им или, что еще хуже, пособник сатаны!

– Знайте, жадные стервятники, прижившиеся под монастырской крышей, что никогда вам не видеть ни раскаявшегося вольнодумца, ни единого отцовского пистоля. А вот отцовский пистолет вы можете узреть, благо клятва моя распространяется только на шпагу, а не на пистолеты!

«Жадные монастырские крысы», бормоча проклятья и грозя сокрушающим гневом ордена Иисуса против закоренелого атеиста, вновь проявляющего себя в своей адской сущности, поспешили убраться из дома де Бержераков, твердо намереваясь, однако, «по-иезуитски» с жестокой справедливостью рассчитаться с безбожником, припомнив ему все его «злодеяния».

Мать восхищенно смотрела на Савиньона:

– Я думала, что не узнаю тебя, увидев, во что ты превратился. А ты, оказывается, прежний!

– Поверь, матушка, ничто не в состоянии сломить твоего с виду немощного сына! Ничто! Я читал тебе когда-то сонет о том, что терзало меня когда-то в ожидании желанного яда. Сейчас, чтобы понять меня, им отравившегося, выслушай несколько строчек, которые я сочинил по дороге сюда: