Крис Клэрмонт - Одноглазые валеты

Группа еще менее приятных людей сидела за столом, согнувшись над таблицами скачек и горячими чашками чая «Рэд зингер». Высокая темноволосая женщина стояла у полки с комиксами спиной к нему, разглядывая переиздание классических ранних «Freak Brothers» [42]. Их прокурор тоже выслеживал. Марк потянулся рукой к своим длинным светлым волосам, теперь скорее пепельным, чем соломенным, которые были завязаны синей резинкой – слишком туго, от чего в некоторых местах волосы болезненно натягивались. Этой весной исполнилось девятнадцать лет, как он носит длинные волосы, но он все еще не научился нормально завязывать хвост.

Он рассеянно заметил, что женщина была одета слишком хорошо, чтобы питаться этим. Обычно внимание покупателей в дорогих нарядах ограничивалось прилавком с брюссельской капустой и тофу.

Его дочь прощебетала: «Тетушка Бренда» – и побежала назад, чтобы обнять его сотрудницу. Высокий мужчина печально улыбнулся. Он не умел различать своих работников. Они в любом случае оба его недолюбливали.

Затем красиво одетая женщина обернулась и посмотрела на него своими фиолетовыми глазами, тихо сказав:

– Марк.

Такое чувство, будто один из качков-футболистов, которые были проклятием его юношеских годов, только что переломал себе все кости.

– Солнышко, – сумел произнести он, хотя его горло словно начало изгибаться, как вентиляционная шахта.

Он услышал, как зашуршали кроссовки его дочери по запачканному линолеуму. На мгновение в воздухе повисло молчание, постепенно и мучительно растягивающееся, как клейкая ириска.

Затем Спраут пронеслась мимо него и бросилась к женщине, обнимая ее так сильно, насколько были способны ее тонкие ручки.

– Мама.

Мужчина с крысиным лицом выскользнул из кабинки и подошел к Марку. У него были влажные темные глаза и усы – казалось, слегка подкрашенные. Марк моргнул, очень осторожно, словно его глаза были хрупкими и могли разбиться.

Мужчина пониже засунул ему в руку папку бумаг.

– Увидимся в суде, черный яппи, – сказал он и украдкой вышел.

Марк посмотрел на бумаги. Его разум где-то витал, но он заметил официальные печати и формулировки по поводу опеки над их дочерью, Спраут.

За ним начали стекаться другие клиенты, вставая из-за своих столов с тоненькими клетчатыми скатертями, будто все они были связаны одной веревкой; они тыкали большими черными фотоаппаратами Марку в лицо и яркими вспышками вытолкали его назад к двери.

Перед глазами у него расплывались огромные круги света; Марк, шатаясь, добрался до маленькой ванной комнаты, где его стошнило в унитаз, над которым висел постер Джими Хендрикса. К счастью, постер был заламинирован.

Кимберли Энн на ощупь скользнула в лимузин, наблюдая за входной дверью «Тыквы»; казалось, что под глазами у нее сплошные синяки. Сквозь щель в двери ей было видно, как искрами рассыпаются вспышки фотографов – как будто они работали сваркой.

– Бедный Марк, – прошептала она. Она отвернулась, а по щеке вместе со слезой потекла тушь. – Ему обязательно проходить через все это?

Другой пассажир на заднем сиденье посмотрел на нее бледными и бесстрастными, как у акулы, глазами.

– Обязательно, – сказал он, – если ты хочешь вернуть свою дочь.

Она посмотрела на свои переплетенные пальцы.

– Больше всего на свете, – едва слышно ответила она.

– Тогда вы должны быть готовы заплатить такую цену, миссис Гудинг.

– Мой совет вам, мистер Мэдоус, – сказал доктор Преториус, откидываясь назад и пощелкивая костяшками своих крупных, огрубевших рук, – залечь на дно.

Марк уставился на руки адвоката. Они настолько не сочетались с его остальной внешностью, что это казалось очень необычным. Не ожидаешь увидеть такие руки у адвоката, пусть и длинноволосого, особенно в сочетании с его темно-серым костюмом за тысячу долларов, из жилетки которого виднелась цепочка золотых карманных часов. Они тикали. То же самое и с обоями кремового цвета и ореховыми деревянными панелями – элегантный кабинет Преториуса на втором этаже мало соответствовал описанию таблоидов, которые называли его «язвой на сердце Джокертауна». И этот странный запах, будто к носу Марка приложили гнойные бинты.

Марк больше не мог молчать.

– Прошу прощения? – сказал он, быстро моргая. Позади него Спраут напевала что-то себе под нос, изучая коллекцию насекомых под стеклом, которая украшала стены кабинета.

– Вы меня слышали. Если вы хотите остаться со своей малышкой, лучший совет, который я могу вам дать в качестве адвоката, – это залечь на дно.

– Я не понимаю.

– «О боже, – процитировал Преториус, – вы из шестидесятых» [43]. Ничего не напоминает? Вы не смотрели этот фильм, который поставили по автобиографии У.П. Кин селлы? Нет, конечно, нет, вы скорее трижды переживете возрождение в 2001 году, таков ваш темп в кино. – Он вздохнул. – То есть вы говорите мне, что не знаете, что такое «залечь на дно»? Вы ведь слышали про Хьюи Ньютона [44], Патти Херст [45], все эти имена, прогремевшие в прошлом году.

Марк обеспокоенно посмотрел на свою дочь, которая прижалась носом к стеклу, разглядывая какого-то жука, похожего на двадцатисантиметровую веточку. Марк никогда не осознавал, насколько его раздражают насекомые.

– Блин, я понимаю, что это такое. Просто я не знаю… – Он поднял руки, которые в несколько резком освещении походили на экспонаты, сбежавшие из коллекции Преториуса, пытаясь подобрать слова, вытащить их из воздуха, хоть откуда-то. За исключением одной жизненной области, он никогда не умел удачно выражать свои мысли.

Преториус оживленно кивнул.

– Вы не понимаете, серьезно ли я говорю? Серьезно. Абсолютно серьезно.

Он вытянул руку вперед и положил ее на стол, на выпуск «Пост», который Марку дал Джуб.

– Вы хоть представляете, с кем имеете дело?

Грубый палец указывал на лицо Кимберли Энн, высовывавшееся на фотографии из-за плеча Спраут.

– Моя бывшая жена, – сказал Марк. – Раньше она называла себя «Солнышко».

– Теперь она зовет себя миссис Гудинг. Как я понимаю, она вышла замуж за старшего партнера брокерской фирмы. – Он посмотрел на Марка почти осуждающе. – И вы знаете, кого она наняла? Святого Джона Леттема.

Он произнес это имя, будто ругательство. Спраут подошла и просунула свою ладонь в руку отца. Он неуклюже вытянул другую руку, чтобы обнять ее.

– И что же такого особенного в этом Леттеме?

– Он лучший. И он настоящий ублюдок.

– Ну, типа, поэтому я и пришел к вам. Вы и сами вроде хороший адвокат. Если вы мне поможете, то зачем мне думать о побеге?

Рот Преториуса сжался так, что практически обнажились зубы.

– Лесть всегда в цене, даже когда она некстати.

Он наклонился вперед.