Теодор Старджон - Медленная скульптура

Установив звук на более-менее приемлемом уровне, мужчина взял электроскоп и, улыбаясь, подошел к девушке.

- Вы сейчас электроскоп, вы знаете об этом? А еще живой генератор Ван де Граафа. И, конечно, пугало.

- Можно мне сойти отсюда? - выдавала она.

- Еще не сейчас. Не двигайтесь. Разница потенциалов между вами и другими предметами настолько велика, что, окажись вы вблизи чего-нибудь, произойдет разряд. Вам это не повредит, поскольку это не электрический ток, но может обжечь и доставить нервное потрясение. - Он вытянул электроскоп. Даже с такого расстояния, и даже в своем ужасе, она заметила, что золотистые листочки разошлись. Мужчина обошел вокруг нее, внимательно следя за листочками, поднося прибор ближе и отодвигая дальше, манипулируя им с обеих сторон. Потом вернулся к генератору и несколько уменьшил звук. - Вы излучаете такое сильное поле, что я не могу заметить отклонений, объяснил он и снова подошел к ней, на этот раз чуть ближе.

- Я не могу больше... Не могу... - прошептала она.

Не слыша ее или не желая слышать, он поднес электроскоп к ее животу, потом выше.

- О, вот ты где, - сказал он весело, поднося электроскоп к ее правой груди.

- Что? - простонала она.

- Ваш рак. Правая грудь, низко, ближе к подмышке. - Он свистнул. - Средних размеров и злокачественный, как сто чертей.

Девушка пошатнулась и опустилась на пол. Темнота обрушилась на нее, потом отступила в сиянии ослепительной голубоватой белизны и снова рухнула, как падающая гора.

Место, где стена соприкасается с потолком. Чужая стена, чужой потолок. Неважно. Все равно.

Спать.

Место, где стена соприкасалась с потолком. Какая-то помеха. Его лицо, близко, напряженное, усталое - глаза внимательные, упрямые, пронзительные. Неважно. Все равно.

Спать.

Место, где стена соприкасается с потолком. Чуть ниже луч заходящего солнца. Чуть выше - рыжевато-золотистые хризантемы в зеленой вазе. Снова какая-то помеха - его лицо.

- Вы меня слышите?

Да, но не отвечать. Не двигаться. Не говорить.

Спать.

Комната, стена, стол, ходящий взад-вперед мужчина, окно, за ним - ночь. Хризантемы, которые можно принять за живые, но понимаешь, что они срезаны и умирают.

Знают ли они об этом?

- Как вы себя чувствуете?

Настойчиво, настойчиво.

- Пить.

Холод и глоток чего-то, вызывающего болезненное сжатие челюстей. Сок грейпфрута. Она бессильно откидывается назад, опираясь на его руку, в другой его руке стакан.

О, нет, это не...

- Спасибо. Большое спасибо...

Попробую сесть. Простыня... моя одежда!

- Прошу прощения, - сказал он, словно читая ее мысли. Некоторые вещи просто противоречили колготкам и мини-платью. Все выстирано и высушено, ждет вас в любую минуту. Вон там.

Коричневая шерсть, колготки и туфли на стуле.

Он предупредительно отошел, поставив стакан возле одинокого графина на ночном столике.

- Какие вещи?

- Рвота. Судно, - откровенно объяснил он.

Простыня может укрыть ее тело, но не смущение.

- Мне так неприятно. Я, должно быть...

Он качает головой, фигура его раскачивается перед глазами.

- Вы перенесли шок, который еще продолжается.

Мужчина заколебался, она впервые заметила у него колебание. Теперь уже она почти читала чужие мысли. Нужно ли ей об этом говорить? Конечно, нужно. И он сделал это.

- Вы не хотели выходить из шока.

- Я ничего не помню.

- Груша, электроскоп. Укол, электростатическая реакция.

- Нет, - сказала она, - ничего не помню. - Потом, вспомнив: - Нет!

- Возьмите себя в руки, - резко сказал он, и девушка увидела его возле кровати, над собой, почувствовала его руки на щеках. - Не вздумайте снова уйти, вы можете с этим справиться. Можете, потому что теперь все уже в порядке, ясно? Все хорошо.

- Вы сказали, что у меня рак.

В ее голосе звучало обвинение.

- Это говорили вы, а не я.

- Но я была уверена.

- Это объясняет все, - произнес он, словно освободившись от тяжкого груза. - Моя процедура ни в коем случае не могла вызвать трехдневного шока. Это было что-то, жившее в вас.

- Три дня?

- Я становлюсь несколько напыщенным - это результат того, что я часто бываю прав. Я был излишне уверен в себе, верно? Когда предположил, что вы ходили к врачу или даже подверглись биопсии? А вы ей не подвергались, да?

- Я боялась, - призналась она, поднимая на него взгляд. Моя мать умерла от этой болезни, тетка тоже, сестре ампутировали грудь. Этого было слишком много, поэтому, когда вы...

- Когда я установил то, о чем вы знали, но чего ни за что не хотели услышать, вы не смогли этого вынести. Вы побледнели, как бумага, и потеряли сознание. И это не имело ничего общего с семьюдесятью с чем-то там тысячами вольт постоянного тока, которые через вас проходили. Я успел подхватить вас в последний момент. - Он развел руки, показывая красные пятна ожогов, видимые из-под коротких рукавов рубашки. - Меня тоже почти нокаутировало, - улыбнулся он. - Но, по крайней мере, вы не разбили себе головы.

- Спасибо, - машинально сказала она и расплакалась. - Что мне теперь делать?

- Что? Вернуться домой и собрать воедино свою жизнь.

- Но вы же сказали...

- Когда до вас наконец дойдет, что это был не просто диагноз?

- Вы... неужели... Вы хотите сказать, что вылечили меня?

- Я хочу сказать, что в эту минуту вы лечите себя сами. Я уже говорил это раньше, помните?

- Помню, но не все. - Украдкой (однако он это заметил) она пощупала грудь. - Она все еще там.

- Если я вам дам палкой по голове, - сказал мужчина с нарочитой грубостью, - на ней вырастет шишка. Она будет там завтра, послезавтра, но через два дня начнет рассасываться. Через неделю она будет еще заметнее, но потом исчезнет окончательно. То же самое в вашем случае.

Только теперь до нее дошла важность этого факта.

- Одна процедура, излечивающая рак...

- О, Боже! - вздохнул он. - Снова придется выслушивать тираду. И не подумаю!

- Какую тираду?

- О моем долге перед человечеством. Обычно она имеет три фазы и многочисленные вариаций. Первая фаза касается моего долга перед человечеством и, в сущности, сводится к тому, что я мигу зарабатывать на этой основе. Вторая фаза касается исключительно моего долга перед человечеством, и ее я слышу не часто. Она совершенно игнорирует неприязнь, которую человечество проявляет к принятию полезной информации, если она нe из признанных и заслуживающих уважения источников. Первая фаза отлично это понимает, но ищет способ обойти препятствия.

- Я не... - начала было девушка, но он прервал ее:

- Упомянутые версии сопровождаются откровениями, вытекающими из веры или мистицизма. Или же принимают этическо-философскую форму, чтобы заставить меня пойти на уступки, вызывая чувство вины, дополненное жалостью.

- Но я просто...

- Вы, - сказал он, целясь в нее длинным пальцем, - лишили себя лучшего примера того, о чем я только что говорил. Если мои предположения верны, вы пошли к какому-то коновалу, который, установив рак, послал вас к специалисту, а тот, сделав то же самое, направил вас к коллеге на консультацию. Охваченная паникой, вы попали в мои руки и излечились. Знаете, какой будет их реакция, если вы сейчас вернетесь и продемонстрируете им это чудо? "Самопроизвольная ремиссия", скажут они. И, кстати, не только врачи, - продолжал он с внезапным гневом, так что девушка задрожала под простыней. Всяк кулик свое болото хвалит. Ваш диетолог уважительно вспомнил бы о своих ростках пшеницы или микробиотическом рисовом печенье, священник упал бы ниц, вознося благодарность небу, а генетик повторил бы свою любимую теорию о скачке поколений и заверил бы вас, что у ваших предков была точно такая же ремиссия, только они ничего о ней не знали.