Геннадий Хазанов - Para Bellum

– А знаете, – призналась вдруг она, – когда я вас в первый раз увидела, подумала: – Слишком он старый для моей Ленки. Извините, вам ведь уже за сорок?

– Недавно тридцать восемь стукнуло, – ответил Марков.

– Расскажите о себе, – попросила без пяти минут тёща. – По обхождению вы человек простой, не начальник. А звание… И сам товарищ Сталин ценит. Другого так бы раздуло, как стратостат.

Хозяйка снова наполнила стопки – ничто так не способствует задушевной беседе, по крайней мере, на Руси. Выпили.

– Да, собственно, и рассказывать-то нечего, – заговорил генерал. Но рассудил, что мать Ленки не может не волноваться из-за того, с кем связалась её шальная дочка. И стал «давать показания»: – Оклад у меня был, как у командира дивизии, две тысячи двести рублей в месяц. Сейчас чуть побольше, но сколько именно, честное слово, пока не разобрался.

Женщина замахала руками, давая понять, что деньги не главное, был бы человек хороший. Но Марков почему-то посчитал нужным уточнить:

– Так получилось, что около трёх лет я ничего не получал, был на казённом коште. Отчего, дальше станет понятно.

Он вспоминал своё детство, сиротское, нищее. Тогда и выработалось серьёзное и уважительное отношение к копейке. В Гражданскую войну подростком прибился с голодухи к взводу красных кавалеристов. Бои и походы незаметно выковали из пацана командира. Заговорил о первой супруге и сам не заметил, как перешёл к аресту, следствию и СТОНу, о дружбе с Володькой Лосем, зародившейся на лесоповале и общих нарах.

Зинаида Петровна сидела напротив, подперев ладошкой щёку, слушала, не перебивая, только расширяла глаза в самых драматических местах повествования да беззвучно охала.

Когда Марков передавал суть беседы со Сталиным, его будущая тёща стала кивать, будто подтверждая истинность слов мужчины. А Сергей уже рассказывал о том, о чем ни при каких обстоятельствах не собирался говорить никому, разве что Лосю, да и то под вторую пол-литру задушевного разговора. Теперь уже не приведётся. Мужчина поймал себя на том, что следовало бы прикусить язык, но почему-то неудержимо тянуло на откровенность. Это простая до крайности женщина так искренно сопереживала, так к месту кивала головой и вздыхала сочувственно. Опять же, можно считать, родня. Близких у Маркова с ранней юности не осталось, исповедоваться было не перед кем. Да и в голову не приходило, что это можно или нужно. А сейчас вдруг повело, и язык, вдруг переставший подчиняться мозгам, сам болтал о стычке на Авиамоторной, о встрече с Заковским и о последнем тяжёлом разговоре с другом. Здесь женщина заволновалась. Даже когда речь шла об угрозе жизни Ленки, Зинаида Петровна не выглядела такой испуганной. Командир быстро, не вдаваясь в живописные подробности, описал ночное заседание правительства и, словно Шехерезада поутру, «прекратил дозволенные речи».

Будущая тёща ещё пару минут сидела неподвижно, осмысляя услышанное. Потом спохватилась, потянулась к графинчику:

– Выдалась вам планида. Прямо роман. Давайте-ка ещё за здоровье. И за товарища Сталина!

Водка полилась в стопки. В этот момент раздался голос Ленки:

– О, да тут пьянка. Третьей – буду!

Девчонка вошла незамеченной и теперь стояла прислонившись спиной к дверному косяку. Пальто она расстегнула, под ним виднелось серое платье покроя «ампир» с талией под самой грудью. Марков почувствовал, как при взгляде на Лену участилось его дыхание.

– Ну что ты орёшь как последняя босячка? – досадливо прошептала-прошипела мать, указывая куда-то за стену. – Хочешь, чтобы соседка решила: мы алкоголики?

– Ага, и каждый вечер устраиваем дебоши, – хохотала девчонка.

– Ты бы лучше с гостем поздоровалась, – сменила тему Зинаида Петровна.

– А это твой гость, – дерзко бросила дочь, но всё же подошла к Маркову, протянула ладошку лодочкой: – Здравствуйте, Сергей Петрович.

То ли Елена Ивановна устала, то ли была на последней стадии нервного напряжения, но девчонку как подменили. Будто Радость пыталась изображать совсем другая девушка, хотя бы Зинка.

– Сядь, поешь блинов, – предложила мать, – ты же целый день голодная.

– Не хочу я ничего. И вообще, от мучного толстеют. Особенно на ночь.

– А мне Сергей Петрович рассказывал про свою жизнь, – словно оправдываясь в чём-то, проговорила Корлюченко-старшая. – Такая судьба – можно книгу написать.

– Она его за муки полюбила, – насмешливо процитировала босячка. Она постепенно оживала и становилась самой собой.

– А он её за состраданье к ним, – завершил Сергей.

– Знание классиков – похвально, – удовлетворённо сказала Ленка и показала генералу остренький розовый язык. Потом повернулась к матери, махнула рукой: – Пропадай, моя фигура! Давайте ваши блины. Только и водки налейте. Чтобы было оправдание перед собой: обожралась на сон грядущий в состоянии алкогольного опьянения.

Мать метнулась к шкафу за третьей стопкой.

Уплетая мучное, девушка рассказывала, как устроили комсомольское собрание по поводу надписи на стене.

– И что же там высказали? – усмехнулся Сергей Петрович. Он готов был услышать высказывание в духе лучших кавалерийских традиций, такое, от чего кобылы краснели и смущённо ржали.

– А мы – умы, а вы – увы, – сообщила студентка.

– Как? – удивился командир. – И что обсуждать-то целых три часа?

– Николай Калинникович, наш декан, вы его видели, помните, когда… – Ленка покосилась на мать и чуть покраснела, – сказал, что это – враждебный выпад с целью вбить клин в единство пролетариата и колхозного крестьянства. Этот лозунг так квалифицировали компетентные органы, – передразнила она кого-то из выступавших. – Ребята пытались объяснить – Коля Майоров, Кульчицкий, – так их чуть из комсомола не выгнали. Наш секретарь, Сашка Шелепин, вопил: «Вы противопоставляете город деревне, это на руку фашистам, потому что разрушает единство советского народа!» Сволочь.

– Ну, ты хоть, надеюсь, молчала? – строго спросила Зинаида Петровна.

– Ага, – саркастически сказала оторва. – Брошу я своих пацанов. Мы там большую бучу затеяли, почти уже доказали… А потом вылез этот… сволочь комсомольская… И всех… и меня…

– Что ж ты у меня такая дурища! – горестно вздохнула мать. – Выгонят тебя из альма-матер, в официантки пойдёшь, да?

Марков с изумлением увидел, как наливаются слезами глаза хулиганки Ленки.

– И пусть в официантки, – шмыгнула она носом. – А всё равно так нельзя. Николай, Пашка – какие они враги? «Уже опять к границам сизым составы громкие идут, и коммунизм опять так близок, как в восемнадцатом году», – процитировала девчонка. – Разве такие стихи враг напишет?

– Да что стишки какие-то, – вскрикнула Зинаида Петровна. – С тобой-то что сделают?