Кир Булычев - Жизнь за трицератопса (сборник)

– Львом Христофоровичем.

– Ух! Я тебя буду Левой звать. А то не выговоришь. А меня, кстати, зовут Нинелей. Красивое имя, правда? Моя мама утопиться хотела из-за одного мужика, кстати моего папаши. Да вот русалки ее поймали, откачали, она и живет до сих пор.

– Где?

– Тут секрета нет. В Штатах, на Аляске. Там экология нормальная. Она снова замуж вышла. Я так думаю, что не сегодня завтра сама туда подамся. Невозможно здесь от аварии до аварии крутиться. Чуть зазеваешься, уже отравили.

Сверху послышался грохот.

Русалка задрала головку.

– Не провалятся? – спросила она.

– Не должны, – сказал Минц. Но с тревогой прислушивался к звукам из верхней квартиры.

Шум исходил от Удаловых.

Случилось то, чего Корнелий Иванович больше всего опасался.

Когда он пришел домой, сначала все было тихо. А потом заявилась старуха Ложкина. Может, соли одолжить, может, маслица. Ложкины никогда бакалею не покупают, всегда можно к соседям заскочить – дело житейское. А на самом деле у Ложкина на стене висит график, разлинованный в сорок две позиции, когда, у кого и сколько занимать до субботы.

Так что сидел Удалов у телевизора, но сериалом не интересовался, а читал оттиск статьи известного ихтиоветеринара Ивана Шлотфельдта из Ганновера о физиологических особенностях русских русалок, которых он имел счастье изучать в позапрошлом году в озере Копенгаген в окрестностях русского города Гросс Гусляр.

Что-то смущало Корнелия Ивановича. Он никак не мог сформулировать беспокойства и продолжал читать так внимательно, что не услышал прихода старухи Ложкиной.

Зато, когда Ксения ворвалась в комнату, потрясая поварешкой, он сразу догадался, в чем тревога. Благо уже по дороге, встретив Ложкину, начал предчувствовать.

– Где ты эту голую прячешь? – кричала Ксения. – А ну покажи!

С криками и неправомерными действиями Ксения обыскала Удалова, залезла в чулан, под кровать, а когда не нашла, вместо того чтобы выслушать мужа, стала рыдать и собирать вещи, чтобы отъехать к покойной маме, раз жизнь с садистом и развратником не удалась.

Только когда весь завод в Ксении кончился, Удалов решил рассказать жене о находке Минца, но не посмел. Может, и к лучшему. А то бы она помчалась к Минцу с проверкой и вступила бы с русалкой в рукопашную.

Так что никто не потревожил более профессора Минца, который остался один на один с девушкой из реки.

И чем дольше он с ней оставался, тем тревожнее у него было на душе.

Девушка приклеилась к телевизору и даже взвизгивала, когда в американском боевике бились автомобили до последнего пассажира.

Но обратно в реку она не просилась, к тому же бесчеловечно было бы ее туда отправить.

Ближе к ночи, когда, поужинав, русалка задремала на диване, красиво согнув ножки в коленях и подтянув коленки к подбородку, позвонил междугородный.

– Герр Минц? – спросил голос с легким немецким акцентом. – Я вас беспокою по просьбе моего друга Корнелия. В Германии стало известно, что вы поймали русалку. Как вы относитесь к передаче этой редкой особи на исследование в институт Генетикфишвисеншафт имени Готфрида Ленца?

– Мне это не приходило в голову, – ответил Минц, непроизвольно любуясь чертами милого лица незнакомки.

– Я имею намерение вас официально предупредить, что в 1872 году в деревне Реберсдорф в герцогстве Ангальт-Цербст некая русалка по имени Маргарита выиграла процесс о содержании незаконных детей у местного пастора Шлага. По двести талеров в год на ребенка.

– Это справедливо… Кстати, а сколько это будет в рублях?

– Послушайте, сумасшедший старик! Неужели ваш друг Корнелий Удалов не поставил вас в известность о том, что средняя русалка несет одновременно от пятидесяти до шестисот сорока икринок, из каждой икринки выводится прожорливый и подвижный малек женского пола, точно повторяющий черты своего сухопутного отца?

– О нет!

– Неужели вы не слышали про мальков Миши Стендаля, который имел неосторожность полюбить русалку в озере Копенгаген и до сих пор половину зарплаты отдает на алименты?

– О нет! – воскликнул Минц еще громче.

– Не кричи, пожалуйста, – откликнулась русалка. – Если ты спать не хочешь, то подумай о других. Я же небось отравленная!

– Простите, – сказал Минц.

– Вы отдаете нам русалку? – настаивал немецкий ихтиолог.

– Только попробуй, – сказала русалка, которая, оказывается, все слышала.

– Перезвоните мне завтра, – попросил Минц. Теперь ему стало все ясно.

Положив трубку, он подошел к дивану. Русалка смотрела на него спокойно, но призывно и часто дышала.

– Пожалуйста, – сказал Минц, – у меня возраст не тот.

– Как излагаешь, дядечка! – издевательски откликнулась русалка.

– Поэтому я буду спать на кухне. Для твоего же блага.

– Ты что, храпишь, что ли?

– Почему храплю?

– А почему ты в другую комнату убегаешь для моего бла́гa?

– У тебя есть девичья честь?

– Ах вот ты о чем заговорил! А я-то думала, что не будешь ко мне приставать со своими старческими ласками!

Нет, она над ним издевалась!

Русалка потеряла в глазах Минца свою девичью привлекательность. Он достал из шкафа комплект белья и кинул ей на диван, а сам отправился на кухню сооружать себе ночлег на раскладушке.

– Никуда ты от меня не денешься, – сказала из комнаты девица.

Но Минц знал, как спасется от возможных поползновений. Как чужих, так и своих – ведь он не был уверен, сможет ли устоять от соблазна, когда погаснет свет.

Память и находчивость выручили Льва Христофоровича. Пока русалка плескалась в ванне, он залез на антресоли, где лежали ненужные вещи, которые было жалко выкинуть.

Подобно сумасшедшему кроту, он закопался в переплетении лыжных палок, елочных игрушек, помятых самоваров, дырявых кастрюль, портативных центрифуг, манометров и анемометров, рваных пакетов из-под реактивов и прочих отбросов гуслярского гения.

И вот – о везение! – рука Минца натолкнулась на странную вещь – подарок археолога Янина. Несколько лет назад в Новгороде был раскопан склад поясов верности, завезенных ганзейскими купцами, которые полагали, что склонные к домострою русские люди тут же облачат в эту гадость жен на время своих деловых отлучек. Но не тут-то было. Русские бабы оказались выше подозрений, и пояса верности – изобретение европейского ума, порождение культа Прекрасной дамы и Крестовых походов – остались ржаветь в сарае, пока о них и вовсе не забыли.

С поясом в руке Минц спустился в комнату, вытер его тряпкой, смазал на кухне оливковым маслом. Пояс верности был схож со спинным панцирем гигантского муравья, в узкой перемычке были дырочки для естественных потребностей.

Не думайте, что Минц намеревался украсить этим варварским изобретением мужского шовинизма свою гостью. Нет, он сам пошел на жертву.