Герберт Уэллс - Машина времени (сборник)

Магия фармакопеи неизменно повергала меня в изумление. Лекарства могут сделать человека безумным, могут и успокоить; могут наделить его невероятной энергией и силой или же превратить в безвольную тряпку; могут разжечь в нем одни страсти и погасить другие! А теперь к арсеналу пузырьков, которые всегда в распоряжении врачей, прибавится еще одно чудо! Но Гибберна такие мысли мало занимали: он полностью был поглощен технологией своего изобретения.

И вот седьмого или восьмого августа – время бежало быстро – профессор Гибберн сообщил мне, что поставил опыт дистилляции, который должен решить, что его ждет, победа или поражение, а десятого все было закончено – и «Новейший ускоритель» стал реальностью. Я шел в Фолкстон по Сэндгейт-хилл, кажется, в парикмахерскую и встретил его – он спешил ко мне, чтобы поделиться своим успехом. Глаза у него блестели больше обычного, лицо раскраснелось, и я сразу же заметил несвойственную ему раньше стремительность походки.

– Готово! – крикнул профессор и, схватив меня за руку, заговорил быстро-быстро: – Все готово! Пойдемте ко мне, посмотрите сами.

– Неужели правда?

– Правда! – воскликнул Гибберн. – Уму непостижимо! Пойдемте, пойдемте!

– И ускоряет… вдвое?

– Больше, гораздо больше. Мне даже страшно. Да вы посмотрите. Попробуйте его сами! Испытайте на себе! В жизни ничего подобного не было!

Он схватил меня за локоть и, не переставая взволнованно говорить, потащил за собой с такой силой, что мне пришлось пуститься рысью. Навстречу нам ехал омнибус, и все сидевшие в нем точно по команде уставились на нас, как это свойственно пассажирам таких экипажей.

Стоял один из тех ясных, жарких дней, которыми так богато лето в Фолкстоне, и все краски казались необычайно яркими, а контуры – необычайно четкими. Дул, разумеется, и ветерок, но разве легкий ветерок мог освежить меня сейчас? Наконец я взмолился о пощаде.

– Неужели слишком быстро? – удивился Гибберн и перешел с рыси на маршевый шаг.

– Вы что, уже приняли свое лекарство? – еле выговорил я.

– Нет, – ответил он. – Только выпил воды из той мензурки, самую капельку… Но мензурка была тщательно вымыта. Вчера вечером я действительно принял небольшую дозу. Но это – дело прошлое.

– И ускоряет вдвое? – уточнил я, весь в поту подходя к его дому.

– В тысячу раз, во много тысяч раз! – выкрикнул Гибберн, театральным жестом распахивая настежь резную – в стиле Тюдоров – калитку своего садика.

– Фью! – присвистнул я и последовал за ним.

– Я даже не могу установить точно, во сколько раз, – продолжал профессор, вынимая из кармана ключ.

– И вы…

– Это проливает новый свет на физиологию нервной системы, это переворачивает с ног на голову теорию зрительных ощущений… Одному Богу известно, во сколько раз. Мы займемся этим позднее… А сейчас надо испробовать на себе.

– На себе? – переспросил я, идя за ним по коридору.

– Непременно! – заявил Гибберн уже в кабинете. Повернувшись ко мне лицом, он сказал: – Видите вот этот маленький зеленый пузырек? Впрочем, возможно, вы боитесь?

Я человек по природе осторожный и рисковать люблю больше в теории, чем на деле. Мне действительно было страшновато, но гордость в карман не сунешь.

– Значит, вы пробовали? – Я старался оттянуть время.

– Пробовал, – ответил Гибберн. – И, насколько могу судить, ничуть не пострадал от этого. Посмотрите, ведь у меня даже цвет лица не изменился, а самочувствие…

Я сел в кресло.

– Дайте мне ваше зелье, – сказал я. – На худой конец не надо будет идти стричься, а это, по-моему, самая тяжкая обязанность цивилизованного человека. Как его принимают?

– С водой, – ответил Гибберн, размашистым жестом ставя рядом со мной графин.

Он остановился у письменного стола и окинул меня внимательным взглядом. В его тоне вдруг появились профессиональные нотки.

– Это препарат не совсем обычный, – произнес он.

Я махнул рукой.

– Прежде всего должен вас предупредить: как только сделаете глоток, зажмурьтесь и минуты через две осторожно откройте глаза. Зрение у вас не исчезнет. Оно зависит от длины воздушных волн, а отнюдь не от их количества. Но если глаза у вас будут открыты, сетчатка получит шок, сопровождаемый сильным головокружением. Так что не забудьте зажмуриться.

– Есть! – сказал я. – Зажмурюсь.

– Далее: сохраняйте полную неподвижность. Не ерзайте в кресле, не то здорово ушибетесь. Помните, что ваш организм будет работать во много тысяч раз быстрее. Сердце, легкие, мускулы, мозг – решительно все. Вы и не заметите резкости своих жестов. Ощущения ваши останутся прежними, но все вокруг вас как бы замедлит ход. В этом-то и заключается вся странность.

– Боже мой! – воскликнул я. – Значит…

– Сейчас увидите. – Гибберн взял в руки мензурку и обвел взглядом письменный стол. – Стаканы, вода. Все готово. На первый раз нальем поменьше.

Драгоценная жидкость булькнула, переливаясь из пузырька в мензурку.

– Не забудьте, что я вам говорил, – повторил Гибберн и опрокинул мензурку в стакан с ловкостью итальянского лакея, наливающего виски. – Зажмурьте глаза как можно крепче и соблюдайте полную неподвижность в течение двух минут. Я скажу, когда можно открыть.

Он добавил в оба стакана немного воды.

– Да, вот еще что! Не вздумайте поставить стакан на стол. Держите его в руке, а локтем обопритесь о колено. Так… Правильно. А теперь…

Он поднял свой стакан.

– За «Новейший ускоритель»! – воскликнул я.

– За «Новейший ускоритель»! – подхватил Гибберн, и мы, чокнувшись, выпили.

В тот же миг я закрыл глаза.

Вам знакома та пустота небытия, в которую погружаешься под наркозом? Сколько это продолжалось, я не знаю. Потом до меня донесся голос Гибберна. Я шевельнулся в кресле и открыл глаза. Гибберн стоял все там же и по-прежнему держал стакан в руке. Разница заключалась только в том, что теперь стакан был пуст.

– Ну? – спросил я.

– Ничего особенного не чувствуете?

– Ничего не чувствую. Пожалуй, легкое возбуждение. А больше ничего.

– Звуки?

– Тишина, – ответил я. – Да! Честное слово, полнейшая тишина! Только где-то кап-кап… точно дождик. Что это такое?

– Звуки, распавшиеся на элементы, – пояснил Гибберн.

Впрочем, я не ручаюсь за точность его слов.

Он повернулся к окну.

– Вам случалось раньше видеть, чтобы занавески висели вот так?

Я проследил за его взглядом и увидел, что один угол у занавески загнулся кверху на ветру и так и застыл.

– Нет, не случалось, – ответил я. – Что за странность!

– А это? – сказал он и разжал пальцы, державшие стакан.

Я, конечно, вздрогнул, ожидая, что стакан разобьется вдребезги. Но он не только не разбился, а повис в воздухе в полной неподвижности.