Николай Басов - Крылья для ангела

Когда раздался звонок в дверь, Чулков подремывал, утомившись размышлениями. Дверь открыла жена, которая, потрясенная полетом мужа над двором, тоже решила не оставлять его одного: вдруг еще что-нибудь удумает? Потом в прихожей послышался ее голос, мягкий, воркующий, какого сам Чулков не удостаивался давно. И когда он уже почти заинтересовался тем, что же там происходит, в комнату ввалились с телекамерой какие-то люди. На телекамере были три буквы - "НТВ". Жена шуршала своим лучшим халатом, который почему-то был на ней, а дочь воинственно постреливала глазками.

И тогда Чулков разом понял, что пропал.

Контракт был очень солидным - гонорар, проценты за прокат фильма и прочее... Жена стояла рядышком уже в шубе, день был очень холодным, а Чулков и не заметил, что все лето жена с дочерью проспорили с фирмачами о его первом "заказном" полете.

Дочь не отходила от какого-то типа в кожаной куртке, который, похоже, ей очень нравился и который просил называть себя просто Гошей. Должность у него была вполне обыденной - администратор. Он утверждал, что когда-то работал в цирке. Это Чулков одобрил, он вообще любил цирк, только стеснялся признаться. А вот жене это было не по нраву: она почему-то решила, что если парень из цирка, значит, дурачок. Чулков же считал, что для того, чтобы работать в цирке, нужно иметь куда больше ума, чем в Государственной Думе: циркачи своими жизнями за дурость расплачиваются.

Сначала перелет задумали с размахом - со Спасской башни на храм Василия Блаженного, но на Блаженном не нашлось места для посадки. Да и Гоша не сумел договориться об аренде Спасской башни, слишком много запросили. Пришлось прыгать из Царской башенки и лететь до Мавзолея.

На Царскую башенку жена согласилась со скрипом, хотя Чулкову эта идея пришлась по вкусу: он давно хотел на ней побывать, к тому же, говорят, с нее еще Наполеон на пожар московский смотрел.

Когда они, осторожно придерживая крылья, в сопровождении телевизионщиков поднялись по узким и грязным ступеням, внутри башенки оказался какой-то мусор, брошенные старые носилки, а в камни дверного проема было ввинчено что-то похожее на ржавую консоль для турельного пулемета. Гоша объяснил: это киношники давным-давно ввернули, когда фильм про взятие Кремля в семнадцатом снимали. А потом не смогли вывернуть.

Потом стали готовиться. Дочь с Гошей остались на башенке, а вот жена ушла на Мавзолей. При этом одна из камер последовала за ней, мигая красным глазком. Жену это утешало, она даже пыталась вести себя с не свойственным ей добродушием, когда камера работала. И увела сына. Тот хотел остаться, чтобы помочь застегнуть ремешки, но Гоша сказал, что будет лучше, если это сделает дочь. Он ее все время выпихивал вперед - наверное, пиарил, как теперь говорят.

Чулков разделся, оставшись в тренировочных штанах и футболке. На ноги натянул легкие черные кроссовки, он и не знал, что такие легкие бывают, пока ему Гоша с дочерью не купили где-то за бешеные деньги, почти сто зелеными. Потом надел крылья. Ремешки, как и было договорено, затянула дочь.

Почему-то Федор был уверен, что все пройдет как надо, но все равно волновался. Народу собралось слишком много, объяснил он себе.

Люди запрудили Красную площадь, стояли на Васильевском спуске, у гостиницы "Россия", на мосту через Москву-реку, а отдельные фигуры виднелись даже на крыше ГУМа. В общем, не полететь Чулков никак не мог.

Он опробовал крылья, взмахнув ими вверх-вниз. Толпа внизу зашумела, кое-где засвистели - наверное, в знак поддержки. Камеры, которые держали на плечах дюжие мужики, фиксировали каждое его слово, каждое изменение мимики.

Дочь дрогнула и спросила:

- Ну что, пора?

Оттолкнувшись от стены с зубчиками, Чулков сначала здорово провалился вниз, даже в ушах засвистело, крылья почему-то не захватили достаточного количества воздуха. Потом все-таки почувствовали опору, остановили падение. На долгий, долгий миг Чулков завис на месте... Но останавливаться было нельзя, он мог снова провалиться и тогда до Мавзолея уже не дотянул бы.

Толпа на площади, которая на миг умолкла, разразилась криками, люди, кажется, жаждали, чтобы он все-таки упал. А может быть, наоборот, поддерживали, давали советы, как могли. Чулков еще немного соскользнул вниз, отчаянно работая крыльями, уже обживаясь в воздухе, и почувствовал, что может двигаться плавно. Так, взмахивая руками все уверенней, он двинулся к Мавзолею.

Поднимаясь над толпой, он смотрел по сторонам и удивлялся.

Лететь возле Кремля было легко, да и ветер дул почти попутный, только сносил его к центру площади, а ему-то нужно было вдоль стены, над елками и трибунами, которые так и остались с коммунистических времен.

Проводов тут не было. Да и толпа вдруг затихла, казалось, во всей этой огромной массе людей никто не дышит. А Чулков переваливал через какие-то миниатюрные невидимые вихри, подбрасывавшие его вверх, и преодолевал воздушные ямы, тянувшие вниз.

Федор почувствовал кураж, настоящий артистический кураж, который заставляет даже циркачей, людей тренированных, делать то, чего они сами от себя не ожидают. Он пролетел над людьми, стоявшими у ограды Василия Блаженного, где кончалось милицейское отцепление. Все смотрели на него и поддерживали - собственным вниманием, силой убежденности и жгучим желанием летать. И Чулков понял, что ощущали первые летчики...

Потом он вдруг осознал, что не сможет подняться так высоко, чтобы приземлиться на вершину Мавзолея. Слишком уж он растратился, когда делал такой широкий крюк. А ведь смог же слетать с балкона через двор и обратно...

Пришлось плюхнуться на трибуну, где раньше всегда стояли вожди, принимая парад. Тут же, кстати, оказалась жена с парой охранников.

Чулков опять приземлился не лучшим образом - ударился о стену за трибуной всем телом, упал, расшиб коленку и локти, на которые принял удар, чтобы не поранить крылья.

Шум после его полета возник колоссальный. Снова приезжали с НТВ, но теперь Чулков уже знал, что эту компанию пускать не следует. Не любил он их, слишком много у них рекламы, а верующие люди советовали вообще их не смотреть... На два других телеканала он все-таки сходил. На одном попытался рассказать историю о мужичке с Девички, но ему не поверили и чуть не обсмеяли. А на втором и вовсе почти ничего не спрашивали, а разговаривали в основном с психиатром, которого, как оказалось, пригласили заранее: мол, что поведение Чулкова может значить с позиций современной науки о человеке.

Федор, что было ему совсем не свойственно, почувствовал себя оскорбленным. Он сказал:

- Я-то думал, вы приличные люди.

Поднялся, сдернул с себя микрофончик и, хотя был прямой эфир, пошел к двери, по дороге небрежно подняв и уронив на пол стул в знак протеста. Двери оказались запертыми, но он стукнул в них пару раз ногой, и его тут же выпустили.