Анатолий Шалин - Где-то на краю галактики...

Если вы бывали в нашей галактике, а именно в той ее части, где находится Земля, то вам, конечно, приходилось высаживаться в порту небольшой базовой планеты «Эйка» и вы, конечно, заглядывали в кафе «Метеорит», поскольку это кафе единственное, других на планете просто нет, а планета тоже единственная, других в том созвездии тоже нет.

К «Эйка» часто заворачивают корабли, улетающие с Земли и возвращающиеся на Землю из других районов галактики и из других галактик. Это, так сказать, последняя остановка перед Землей. На «Эйка» находится «база», второй по величине после марсианского центр космических исследований земного сектора галактики. Отсюда снаряжают и отправляют экспедиции для исследований отдаленных звездных систем, и сюда эти экспедиции возвращаются. Вокруг планеты всегда крутится два-три исследовательских звездолета, а в кафе «Метеорит» всегда можно найти лучшие земные вина, услышать новости со всех краев вселенной и встретить друзей, с которыми вы не виделись, как минимум, целую вечность.

В этот раз в «Метеорите» встретились экипажи звездолетов «Проныра», командир — Федор Левушкин, и «Скиталец», командир — Джим Крепыш. Отмечали возвращение из отпусков планетолога Жана и штурмана Геннадия. Штурман рассказывал, как они с Жаном провели отпуск на Земле.

— Вы Андромедова помните? — говорил он, наполняя бокалы шампанским.

— Это тот длинный с усиками, что ли? — откликнулся Левушкин. — Он еще у Светова вторым пилотом работал?

— Точно! — отвечал Жан.

— Андромедов? — лениво переспросил Чарли. — Это тот тип, который все рвался Крабовидную Туманность исследовать?

— Так его там и ждали, — скептически заметил Михаил. — Судаков отказался включить его тему в план исследований.

— И правильно сделал, — заметил Степан, считающий себя специалистом по всяким туманностям. — Нечего Андромедову в этой туманности делать.

— Так вот, — продолжил Геннадий. — Мы его на Земле в порту встретили.

— Да? А он разве из отпуска еще не вернулся? — спросил Джим. — У него вроде еще три месяца назад отпуск был? Неужели до сих пор на Земле торчит? Что это ему там понадобилось?

— Влюбился он, братцы, — грустно сказал Геннадий, отпивая глоток из бокала.

— Бедняга! — посочувствовал Левушкин. — И как же это его угораздило. Может, враки? Ведь вполне серьезный астронавт.

— Нет, сами видели. Вот Жан не даст соврать. Верно, Жан?

— Точно, — кивнул Жан. — Влюбился.

Из Мишкиного кресла послышалось несдержанное хихиканье.

— Ты чего ржешь, Михаил? — строго сказал Геннадий. — Нет бы посочувствовать человеку, ведь с каждым может случиться, а он: гы-гы. Бревно!

Последние снова Геннадия вызвали у Михаила новый приступ смеха.

— Нет, я так не привык, не могу рассказывать в такой обстановке, — сказал штурман. — Сами же просили выложить все новости. Федя, — обратился он к Левушкину, — двинь Мишутке по шее, а то у меня руки заняты. Пусть успокоится.

— Хорошо, хорошо, не буду, — прошептал Михаил сквозь смех.

— Мы, — продолжил Геннадий, — его на главной улице Космопорта видели, где-то дня за два перед возвращением. Сидели, можно сказать, на чемоданах, ждали свой рейсовый, Земля нам уже надоесть успела, вот мы и скучали, слонялись по улицам целыми днями, нацепив на себя все эти сверхмодные костюмчики и шляпы, вид, конечно, у нас был скучноватый. Прогуливались мы, значит, неторопливо, и вдруг — смотрим: мимо нас две тети Андромедова волокут, а он слегка упирается, кричит: «Не хочу, не буду! О! Я знал, я чувствовал, что этим кончится! И чем я только думал?» Ну, и так далее. И все эти выкрики он пересыпает горестными вздохами. Мы естественно, подходим, спрашиваем: «Петя! Сколько лет? Куда это тебя транспортируют?» И оказалось, что транспортируют его во Дворец бракосочетаний… Есть на Земле, оказывается, такие учреждения. Такое дело. Он, конечно, поплакался нам. Все же товарищи.

«Видно, — говорит, — парни, не суждено мне новые планеты открывать, на Земле теперь останусь».

Мы с Жаном посочувствовали, похлопали его по плечу, а делать уже нечего. И пришлось проводить его образно выражаясь, в последний путь — он нас в качестве свидетелей с собой прихватил. С невестой его познакомились. Красивая женщина, лингвист, но характер свирепый, ни о каких других созвездиях и планетах слышать не хочет.

«Нет, — говорит, — никуда я с Земли не полечу. И Петю не отпущу. Полетал — и хватит. Найдет себе другую специальность. Периферия — это не для нас… Что я на вашем Марсе, — говорит, — не видела? Пыли я там не нюхала?»

А в системе Альфы Центавра, видите ли, по ее мнению, ни одной порядочной гостиницы не найдешь, — Геннадий тяжело вздохнул. — Вы, братцы, конечно, понимаете, какие мы во время разговора с ней чувства испытывали?

— А как она отзывалась о Большой Медведице — волосы дыбом встанут, — добавил Жан. — Как ругала систему питания в созвездии Водолея!

— И представьте себе, — сказал Геннадий, — в продолжение всего этого разговора она сидела у Андромедова на коленях, почесывала его за ухом, а он жмурился от удовольствия и молчал. Она всю нашу родную галактику, можно сказать, грязью облила, а он и не пикнул. Что вы на это скажете?

— Предатель! — в один голос произнесли Степан с Алексеем.

— Ренегат! — вставил Михаил, любивший замысловатые словечки.

— Да, может, еще одумается, — сказал оптимист Левушкин. — Поживут, поругаются, а через годик-другой, глядишь, снова потянет Петю к звездам.

— Нет, зря вы так, ребята, — сказал Джим. — Не надо его осуждать. Любовь — это, знаете ли, чувство! Со мной вот тоже случай был. Вы про планету Роз слышали?

Присутствующие переглянулись и насторожились.

Джим был самым опытным и самым старшим из собравшихся. Его уважали как ветерана космоса, ценили, но рассказы его почему-то часто внушали недоверие. Не то чтобы кто-либо сомневался в правдивости Джима, просто его манера изложения несколько раздражала молодежь, часто о самых невероятных событиях он говорил как о чем-то скучном, давно уже всем известном и осточертевшем своей будничностью и тривиальностью. Поэтому Левушкин с некоторой опаской поддержал разговор, не зная, куда эта новая история может завести старика.

— Вообще-то, — сказал Левушкин смущенно, — ходили какие-то слухи несколько лет назад, но в чем там было дело, уже не помню. Цветы росли какие-то, что ли?

Джим довольно хмыкнул.

— Все правильно, — сказал он, — цветы. Мы с Бобиком вдвоем эту планету открыли, а если говорить более точно, переоткрыли. Бобика, надеюсь, все знают? — спросил Джим, указывая пальцем на огромного черного ньюфаундленда, лежавшего у его ног.

Собака, услышав свое имя, подняла голову и посмотрела на хозяина, Джим кончиком пальца погладил Бобику голову, и пес успокоился. Слушатели замерли.