Андрей Столяров - Наступает мезозой

Однако когда в середине дня он в странно-приподнятом настроении все же появился на кафедре – не для того, разумеется, чтобы работать дальше, а для того, чтобы напоследок убраться в лаборатории, – первое, что он заметил, неторопливо отдернув шторы, – это то, что волосатая груда «мозга» за ночь существенно увеличилась. Она словно втянула в себя всю «крахмальную массу», потемнела почти до самых краев, но кажется и не думала «протухать». Более того, пленочная её поверхность ощутимо подрагивала: сокращалась и вновь расправлялась, будто от электрического разряда. А ворсинки, которых стало значительно меньше, шевелились и будто всасывали в себя мутную воду.

Сердце у него чуть сдвинулось и повисло над пустотой. В ушах слабенько зазвенело от накатывающего прилива крови. Он быстро нагнулся, пытаясь разглядеть – что там, за толстым зеленоватым стеклом. И точно испугавшись этого его внезапного, порывистого движения, волосатый «мозг» сжался, став ещё морщинистее и ещё темнее, высунул из прилегающей ко дну части две толстые эластичные псевдоподии, пошарил ими вокруг, словно ища какое-нибудь укрытие, а затем оттолкнулся – и вдруг плавно, как воздушный шар, поплыл по аквариуму…

Через неделю стало окончательно ясно, что это – победа. Рыхлый «мозг» превратился в похожее на мешок, темное, покрытое пленочками существо, которое, несмотря на случившееся, чувствовало себя достаточно бодро. Было оно довольно крупное и занимало собой почти пятую часть аквариума. Размерами с арбуз или дыню средней величины. Складки на поверхности тела у него ощутимо разгладились. Перепончатое покрытие упруго вминалось при каждом движении. Земная атмосфера ему, видимо, не повредила. Более того, когда он, достав все-таки реактивы и изготовив свежий раствор, попытался восполнить в аквариуме недостаток первичного «океана», Гарольд, как он почему-то сразу же прозвал этот мешок, судорожно метнулся в угол и забился в истерике. От каких-либо добавок в среду пришлось пока отказаться. Вероятно, Гарольду время от времени требовался именно воздух. Прикрепляясь к стеклу, он высовывал из воды похожий на голову, уплотненный кожистый бугорок, и тогда «горло» под бугорком, как у лягушки, вздувалось и опадало.

Очень хотелось удостовериться – есть ли у него что-то вроде нервной системы, наличествует ли кровоток, мышечные волокна, пищеварительные отделы. В конце концов это было существо, науке до сих пор неизвестное. Открытий здесь следовало ожидать на каждом шагу. Однако Гарольд чрезвычайно болезненно реагировал на любую попытку исследования: от короткого шприца, которым предполагалось взять пробу лимфы, он дико шарахнулся, металлическую ложечку для соскобов кожи близко не подпускал, а контрастное освещение, чем «Цейсс» был особенно привлекателен, возбудило его и вызвало новый приступ истерики. Пленки на мешотчатом теле вздувались до пузырей и чуть ли не лопались. От любых подобных намерений тоже пришлось отказаться.

Прямого света Гарольд, как выяснилось, вообще не любил. Стоило солнцу, пусть даже тусклому, немного проникнуть в комнату, как «мешок» впадал в панику, заметную даже невооруженным глазом: начинал метаться, исчерчивать толщу воды порывистыми движениями, сокращался, вминал бока, мгновенно втягивал псевдоподии, – наконец забивался опять-таки в самый дальний угол аквариума и сидел там, весь сжавшись, пока солнце не уходило. Окна теперь приходилось держать всегда зашторенными, плафоны верхнего света ни в коем случае не зажигать, рефлекторы или лучевую подсветку по возможности не использовать, и только настольная лампа, отставленная как можно дальше от «океана», рассеивала полумрак. К электрическому освещению Гарольд почему-то относился спокойнее.

И все-таки это была победа. Победа тем более неожиданная, что пришла она в пору, казалось бы, окончательного поражения. Никогда раньше он не испытывал такого острого ощущения счастья. Хотелось петь, хотелось беспричинно смеяться, хотелось, чтобы всюду был праздник с утра до вечера. Иногда он ловил себя, что действительно мурлычит под нос что-то такое. Разумеется, сразу же умолкал, музыкальный слух у него отсутствовал напрочь. И его не тревожило даже то весьма печальное обстоятельство, что «Бажена», по-видимому, не выдержавшая нагрузки, теперь представляла собой просто металлолом. Вентиляторные моторы включались (если включались) с ужасным скрежетом, градусник-блокиратор лопнул: температуру отныне можно было поставить только вручную, магнитный режим, впрочем, как и режим атмосферы, полетели бесповоротно, компьютер же вел себя так, что лучше с ним вообще было не связываться. То есть, «Бажену» с чистым сердцем можно было списать в утиль. Да и бог с ней, с «Баженой», это, по-видимому, этап пройденный. Гарольд, скорее всего, мог уже существовать независимо от «Бажены».

Правда, пару недель ему пришлось изрядно поволноваться насчет кормления. Было ясно, что солевой раствор достаточного питания Гарольду не обеспечит. Это не коацерваты, которым хватало лишь одного «крахмального слоя». Здесь другие масштабы и, вероятно, совсем другой тип энергетического обмена. Нельзя рассчитывать, что Гарольд будет удовлетворен только минеральным субстратом. Эта простая мысль сразу же лишила его радости и покоя. И действительно, если первые несколько дней «мешок», занятый, скорее всего, внутренней перестройкой, бурной активности не проявлял и чувствовал себя сравнительно благополучно, в основном парил, медленно перемещаясь от стенки к стенке, либо лежал, распластавшись и чуть подрагивая, на дне, то на исходе этого времени ситуация в корне переменилась. Ворсинки на поверхности тела у него совершенно исчезли, пленочки уплотнились, и всасывание, видимо, стало менее интенсивным. Кое-где появились дряблые, морщинистые, какие-то старческие впадения. Гарольд весь обмяк и, точно слизень, надолго, будто заснув, приклеивался к субстрату. Соответственно прекратились дерганье и истерики. Даже при свете солнца пленочки на теле едва-едва трепетали. А чтобы добраться до воздуха, ему приходилось теперь присасываться и ползти по стеклу. Однажды он вовсе сорвался – закувыркался в воде, чуть взмахивая псевдоподиями. Становилось понятным, что он элементарно ослабевает. Тянуть далее в этом вопросе было просто нельзя. После некоторых колебаний решение было принято. Корка черного хлеба была осторожно помещена на дно аквариума. Сердце у него в этот момент висело буквально на ниточке. Что если обычные углеводы, просто пищевые добавки, ядовиты Гарольду? Что если они несовместимы с его обменом веществ? Что тогда – тяжелое отравление, агония, смерть? Пальцы у него дрожали, он чуть было не вытащил корку обратно. Однако ничего страшного, непоправимого в аквариуме не произошло. Гарольд вытянул псевдоподию и боязливо тронул кусочек, подтянул его поближе к себе и обволок мягкой складкой. Замер так – будто впал в летаргическое оцепенение. Крупное неторопливое сжатие прокатилось по телу. Через десять минут корка без остатка всосалась под кожу.