Джек Вэнс - Дердейн: Аноме - Бравая вольница - Асутры.

Далеко впереди появилось темное пятно. Приложив к глазам бинокль, Этцвейн понял, что это и был исправительный лагерь №3. За семиметровым частоколом он разглядел центральный двор, ряд навесов и длинный двухэтажный барак. Левее находились приземистые административные здания и группа небольших коттеджей.

Дорога разветвлялась — упряжка быстроходцев повернула к управлению лагерной администрации. Несколько человек вышли навстречу и, перекинувшись парой слов с погонщиком, подтянули тросы гондолы шкивами, вращавшимися в рогатых бетонных тумбах. Быстроходцы, шагом пройдя вперед, опустили «Иридиксен» на землю.

Этцвейн вышел из гондолы в жаркий и влажный мир. Над головой кружились пылающим калейдоскопом Сасетта, Эзелетта и Заэль. Воздух дрожал над болотами — невозможно было различить, где мириады топких островков и мутных излучин сливались с серебристыми миражами.

К нему медленно приближались трое. Первый — рослый дородный человек с колючими серыми глазами, второй — коренастый лысый детина с выдающейся, массивной нижней челюстью. Последний, помоложе, гибкий и чуткий, как ящерица, с неподобающими тюремщику растрепанными черными кудрями, блестел угольно-черными зрачками. Они вписывались в ландшафт — настороженно, недоверчиво двигавшиеся фигуры с жестокими неулыбчивыми лицами. На них были широкополые шляпы из отбеленного волокна пилы-травы, белые рубахи навыпуск, серые шаровары, полусапожки из чумповой [26]кожи; на ремнях висели небольшие арбалеты-самострелы, заряженные шипами гадючного дерева. Каждый из троих холодно уставился на Этцвейна, не видевшего причины для их очевидной враждебности и на секунду опешившего. Острее, чем когда-либо, он сознавал свою неопытность, более того — опасность своего положения. «Необходимо жестко контролировать ситуацию», — подумал он и безразлично произнес: «Меня зовут Гастель Этцвейн. Я исполнительный директор, назначенный Аноме. Мне поручено действовать от имени Аноме».

Первый из троих медленно, двусмысленно кивнул, будто подтвердились какие-то его подозрения: «Что вам нужно в лагере №3? Мы — воздушнодорожники, и отчитываемся перед управлением воздушной дороги».

У Этцвейна уже выработалась привычка — чувствуя, что собеседник испытывает к нему сильную неприязнь, он неторопливо разглядывал лицо противника. Тактика эта иногда нарушала психологический ритм, навязанный другой стороной, и давала Этцвейну время продумать следующий шаг. Теперь он задержался, изучая лицо стоявшего перед ним наглеца, и решил проигнорировать заданный вопрос: «Кто вы?»

«Главный надзиратель лагеря №3 Ширге Хиллен».

«Сколько работников в лагере?»

«Считая поваров, двести три человека», — Хиллен отвечал угрюмо, неохотно, почти угрожающе. На нем был ошейник с эмблемой воздушнодорожника — на воздушной дороге прошла вся его жизнь.

«Сколько среди них крепостных должников?»

«Сто девяносто человек».

«Я хотел бы осмотреть лагерь».

Уголки пепельных губ Хиллена чуть приподнялись: «Не рекомендую. У нас содержатся опасные преступники, это лагерь для особо провинившихся. Если бы вы заранее предупредили нас о прибытии, мы успели бы принять меры предосторожности. В данный момент проводить инспекцию не советую. Могу предоставить вам всю существенную информацию в управлении. Будьте добры, следуйте за мной».

«Я выполняю приказы Аноме, — обыденно-деловым тоном сообщил Этцвейн. — Соответственно, вы обязаны мне подчиняться — или потеряете голову». Этцвейн вынул передатчик и набрал цветовой код надзирателя: «Честно говоря, мне не нравится ваша манера поведения».

Хиллен слегка надвинул на глаза широкополую шляпу: «Что вы хотите видеть?»

«Начнем с рабочих мест», — Этцвейн взглянул на двух других тюремщиков. Лысый приземистый детина отличался впечатляющей шириной плеч и длинными узловатыми руками, какими-то скрюченными или деформированными. Лицо его сохраняло необычно расслабленное выражение, как если бы он предавался возвышенным мечтам. Второй, кудрявый черноглазый субъект, мог бы похвастаться привлекательной внешностью, если бы не длинный крючковатый нос, придававший ему лукаво-угрожающий вид. Этцвейн обратился к обоим: «Каковы ваши функции?»

Хиллен не дал другим возможности ответить: «Это мои помощники. Я отдаю приказы, они их выполняют».

Чрезмерное спокойствие поз и поведения тюремщиков навело Этцвейна на мысль, что, вопреки утверждению надзирателя, к встрече эмиссара Аноме готовились — Ширге Хиллена, по-видимому, заранее предупредили. Если так — кто предупредил, с какой целью, почему? Осторожность прежде всего. Развернувшись на каблуках, Этцвейн вернулся к Казалло, бездельничавшему в тени «Иридиксена». Ветровой со страдальческим видом изучал сорванный стебель пилы-травы. «Плохо дело, — тихо сказал ему Этцвейн, — здесь что-то не так. Подними гондолу повыше и не опускай, пока я не подам знак левой рукой. Если не вернусь до захода солнца, обрежь тросы и доверься ветру».

Ничто не нарушало ленивую самоуверенность Казалло, тот даже не приподнял брови: «Разумеется, сию минуту — как вам угодно». Не двигаясь с места, ветровой с надменным отвращением смотрел на что-то за спиной Этцвейна. Этцвейн быстро обернулся — Хиллен поднес руку к самострелу на поясе, рот его нервно подергивался. Этцвейн медленно шагнул назад и в сторону — так, чтобы в поле зрения оставались и Казалло, и надзиратель. Новая, пугающая мысль ошеломила его: Казалло был назначен ветровым «Иридиксена» чиновниками из управления воздушной дороги. Этцвейн никому не мог доверять. Он был один.

Лучше всего, однако, было сохранять видимость доверия — в конце концов, Казалло мог не участвовать в заговоре или не сочувствовать начальству. Но почему он не раскрыл рта, когда рука Хиллена почти выхватила самострел? Этцвейн произнес тоном учителя, терпеливо разъясняющего задачу: «Будь осторожен! Если нас обоих прикончат и свалят вину на заключенных, кому захочется доказывать обратное? Свидетели им не нужны. Забирайся в гондолу».

Казалло медленно подчинился. Этцвейн внимательно следил за ним, но не мог угадать значение взгляда, брошенного ветровым через плечо. Этцвейн подал знак: «Трави тросы, поднимайся!» Пока «Иридиксен» не оказался в ста метрах над головой, Этцвейн не двигался, после чего стал неторопливо подходить к тюремщикам.

Обернувшись к помощникам, Хиллен что-то проворчал и вернулся к напряженному наблюдению за Этцвейном, остановившимся шагах в двадцати. Этцвейн сказал младшему помощнику: «Будьте добры, сходите в управление и принесите список заключенных, с указанием величины крепостного долга каждого».

Кудрявый брюнет вопросительно взглянул на Хиллена. Тот произнес: «Обращайтесь ко мне. Только я отдаю распоряжения лагерному персоналу».