Джек Вэнс - Дердейн: Аноме - Бравая вольница - Асутры.

Финнерак издевательски смеялся: «Подождите — только появятся рогушкои, их как ветром сдует!»

Этцвейн поморщился — ему неприятно было выслушивать столь откровенную критику, тем более что она резонировала с его тайными опасениями. Финнераку недоставало такта. Кроме того, трудно проводить время с попутчиком, не принимавшим ванну несколько лет. Этцвейн смерил Финнерака неодобрительным взглядом: «Пора позаботиться о вашей внешности — она провоцирует нежелательные толки».

«Мне ничего не нужно, — ворчал Финнерак. — Не люблю тряпки и погремушки».

Этцвейн не принимал возражений: «Можете презирать тряпки, но человек должен быть человеком, а не свиньей. Внешность, сознательно или бессознательно, влияет на поведение. Неряшливый человек рано или поздно проявляет терпимость к интеллектуальной и нравственной нечистоплотности, опускается, не доводит до конца то, за что берется».

«Вы с вашими психологическими теориями!» — рычал Финнерак. Тем не менее, Этцвейн привел его во Дворянский Пассаж, где Финнерак в мрачном унынии позволил подстричь себе волосы, ногти и бороду, отмыть себя в бане, одеть на себя свежее белье и новый костюм.

Когда они вернулись, наконец, на борт «Иридиксена», Финнерак выглядел поджарым, мускулистым аскетом с решительным, изборожденным глубокими морщинами лицом, коротко подстриженными бронзовыми кудрями, ясно-голубыми, вечно блуждающими глазами и нервно растянутым сжатым ртом, на первый взгляд производившим впечатление улыбки.

В Масчейне, столице кантона Массеах, «Иридиксен» приближался к конечной станции ветки Безоблачного Фиолетового Заката. [27]Казалло, решивший покрасоваться под занавес, заставил гондолу описать огромную дугу против ветра и налег на тормоз, приземлившись точно у платформы. В результате Этцвейн и Финнерак, не ожидавшие рывка, повалились на палубу. Станционная бригада сразу подхватила и закрепила тросы порывающегося взлететь «Иридиксена». Этцвейн соскочил на платформу без сожалений. За ним вышел раздраженный Финнерак, не простивший ветровому экстравагантный маневр.

Этцвейн попрощался с Казалло; Финнерак угрюмо стоял в стороне. Попутчики отправились в город.

Плоскодонный ялик, перевозивший пассажиров по многочисленным каналам Масчейна, доставил их в отель «Речной остров», полностью занимавший террасами, садами, увитыми зеленью беседками и крытыми галереями каменистый островок посреди Джардина. Приезжая в Масчейн оркестрантом «Розово-черно-лазурно-глубокозеленой банды», Этцвейн, считавший тогда каждый флорин, подолгу разглядывал с набережной этот отель — самый привлекательный и комфортабельный в городе. Теперь в его распоряжение предоставили номера из четырех комнат, выходившие в отдельный сад, защищенный от взоров других постояльцев живыми изгородями цикламена, синего стеклярусника и волоколавра. Стены в номерах были обшиты деревянными панелями с мелкими прожилками, пепельно-зеленоватого оттенка в спальнях, а в гостиной — изысканного оттенка «аэльшер» [28]с едва заметными налетами бледно-зеленого, сиреневого и матово-синего, наводившими на мысль о широких лугах и речных просторах.

Финнерак взирал на роскошные номера, презрительно оттопырив нижнюю губу. Он уселся в кресло у огромного окна, закинул ногу на ногу и устремил каменный взор на сонные воды Джардина. Этцвейн, отвернувшись, позволил себе усмехнуться — должно быть, убогая обстановка отеля «Речной остров» не шла ни в какое сравнение с роскошными удобствами лагеря №3.

Этцвейн выкупался в чуть прохладном садовом пруду и накинул белый льняной халат. Финнерак продолжал сидеть, будто заколдованный блеском широкой реки. Этцвейн игнорировал его — Финнераку предстояло привыкать к жизни по-своему.

Этцвейн заказал вина в чаше со льдом и попросил принести местные газеты. Финнерак соблаговолил взять бокал вина, но к новостям не проявил ни малейшего интереса — а новости были неутешительные. В параграфах, напечатанных черным, коричневым и горчично-охряным шрифтом, сообщалось о массовом вторжении рогушкоев в кантоны Лор-Асфен, Бундоран и Суррум. Горный кантон Шкорий рогушкои оккупировали полностью. Этцвейн прочел:

«Эвакуация женщин в приморские кантоны — оправданная обстоятельствами мера. Тем не менее, новая политика Аноме раздражает рогушкоев, совершающих яростные, все более опустошительные набеги в стремлении утолить ненасытную похоть. Кто и когда положит конец чудовищным погромам? Если Аноме, вооружившись всей мощью Шанта, не прогонит бешеную орду туда, откуда она нахлынула, через пять лет каждая пядь нашей земли будет кишеть рогушкоями. Куда они бросятся потом? В Караз? Больше некуда — ибо паласедрийцы не применили бы против Шанта биологическое оружие, не позаботившись тем или иным способом о собственной безопасности».

В другой статье — в темно-багровой рамке с серым бордюром — народное ополчение Массеаха описывалось настолько подробно, что Этцвейн решил не проводить личную инспекцию. Окончание статьи заставило его досадливо встряхнуть газету:

«Наши храбрые бойцы привыкают к давно забытым тяготам военной жизни, обучаются восстановленным по древним рукописям правилам производства маневров. С готовностью и надеждой они ждут обещанных Аноме мощных боеприпасов и дальнобойных орудий. Воодушевленные его величественным примером, они сокрушат развратных красных бандитов — с воем и визгом, как ошпаренные ахульфы, рогушкои пустятся наутек и забудут дорогу в Шант!»

«Дальнобойные орудия, боеприпасы, величественный пример... — бормотал Этцвейн. — Знали бы они...» Знали бы они, что ими правит ошеломленный жизнью молодой музыкант без образования, без опыта, без особых способностей к руководству — тон статей стал бы значительно менее жизнерадостным. Этцвейну попалось на глаза объявление в двойной серой и ультрамариновой рамке:

«Вчера вечером в «Серебряной Самарсанде» появился Дайстар. Слушатели оплатили ужин друидийна задолго до того, как он согласился отведать пару блюд. Снова ему пришлось неохотно принять множество анонимных даров.

Как всегда, знаменитый импровизатор отблагодарил аудиторию поразительной хаурустрой [29] высших сфер бытия, посещаемых немногими счастливцами. Говорят, сегодня Дайстар продолжит гастроли в «Серебряной Самарсанде». Спешите занимать места!»

Этцвейн прочел объявление второй, третий раз. В последнее время о музыке он не думал. Его охватила волна испуганной тоски: что он с собой сделал? Неужели вся оставшаяся жизнь пройдет бесплодно? Роскошь — охлажденное вино, четырехкомнатные апартаменты с садом — что все это значило по сравнению с воодушевлением старых добрых дней, в труппе маэстро Фролитца?