Любовь Лукина - Разные среди разных

А потом вдруг суматоха кончилась, и стало ясно, что дела мои плохи. Даже залечь было негде. Я сидел на корточках за жидким кустиком, а из чёрных провалов ночного сквера на меня наползала оглушительная леденящая тишина. А за спиной — ограда, железные копья выше моего роста — не перелезешь. Короче говоря, зажали Миньку Бударина.

Кричать? Звать на помощь? Кого? Три часа ночи, пустая улица, никто не услышит. А услышит — так не успеет. А успеет — так не поможет…

И тут откуда-то издали, со стороны старого щебкарьера, поплыл низкий рокочущий звук. Сначала он был еле слышен, потом окреп, приблизился, распался на отдельные голоса… Это шли заводские КрАЗы.

Я видел, как шевельнулись кусты, как мелькнула за ними и пропала серая сгорбленная спина, но стрелять вдогонку не стал. Это уже ничего не меняло. Огромный мир вспомнил наконец про Миньку Бударина и шёл теперь к нему на выручку.

Рычание моторов надвигалось — уверенное, торжествующее. Из него вдруг прорвался хриплый петушиный крик сигнала — видно, шофёр пугнул сунувшуюся под колёса собачонку…

Я ждал, что заросли вскипят разом и ещё с десяток Гришиных родственничков кинутся, пригибаясь, врассыпную от ограды. Но нигде даже веточка не дрогнула, лишь одна-единственная серая спина мелькнула по-крысиному на аллее, наискосок пересекая световой коридор. Где же остальные-то? Неужели я их всех?..

Показались КрАЗы. Они шли колонной — пять длинных угловатых громад, и всё дрожало, когда они проходили один за другим. Метров за двадцать до меня водитель первой машины включил фары, и на тёмные закоулки старого сквера рухнул обвал света. Рассечённый стволами вязов, свет метался, выхлёстывая из зарослей всю эту ночную нечисть — вернее, следы её…

Конечно, они меня не заметили. Спорить готов, что никто из них даже головы в мою сторону не повернул, но кому какое дело! Главное, что незнакомые мне парни, сами о том не зная, успели вовремя. И попробуй кто пискнуть, что за баранкой КрАЗа сидел тогда хоть один плохой человек!..

— Спасибо, ребята… — бормотал я, выбираясь на аллею. — Спасибо…

Выбрался — и остолбенел. Я и не думал, что их будет так много — чистых островков, лежащих вразброс на асфальте. То ли я палил, то ли по мне палили — ничего не помню… Но не всё же это промахи! Я смотрел на испятнанную смертельной стерильной чистотой аллею и чувствовал себя убийцей. Оставалось одно: добрести до цеха, положить оружие на металлический стол, сказать: «Вызывайте милицию, мужики. Этой вот самой штукой я только что уложил в сквере человек десять. Только вы учтите — Гриша здесь ни при чём, он пальцем никого не тронул…»

Кто-то приближался ко мне по асфальтовой дорожке, а у меня даже не было сил поднять руку. И слава богу, что не было, потому что навстречу мне, держась за ушибленную голову, брёл очнувшийся Гриша Прахов.

— Стой! — вырвалось вдруг у меня. Между нами лежало чистое пятно, асфальт без пылинки, и Гриша неминуемо бы наступил на него, сделай он ещё один шаг.

— Обойди… — хрипло приказал я. Нельзя было ходить по этим пятнам. Всё равно что на могилу на чью-то наступить.

Мы стояли друг против друга на том же самом месте, где встретились три месяца назад.

— Я так и знал, что ты ввяжешься, — услышал я его больной, надломленный голос. — Я же предупреждал тебя, это очень опасно… Зачем ты, Минька?..

Я смотрел в его замутнённые болью глаза и понимал уже, что если и положу оружие на стол, то слова мои будут другими. «Делайте со мной что хотите, — скажу я, — но только иначе никак не получалось. Не мог я им отдать этого человека, понимаете?..»

Я шагнул к Грише, хотел сказать, мол, не тушуйся, главное — отбились, живы оба, как вдруг что-то остановило меня. Остановило, а потом толкнуло в грудь, заставив снова отступить на шаг.

— Гриша… — выдохнул я, всматриваясь в знакомое и в то же время такое чужое теперь лицо. — Кто ты, Гриша?!

Я проснулся от ужаса. Мне приснилось, что на моей скамейке с крупно вырезанным словом «НАТАША», на скамейке, которая вот-вот должна исчезнуть, спит дядя Коля.

Я рывком сел на койке и сбросил ноги на пол. Лоб мокрый, сердце колотится, перед глазами — пятнистый асфальт и пустота на том месте, где раньше стояла скамейка.

— Всю ночь не спала!.. — грянул где-то неподалёку голос тёти Шуры.

В окно лезло солнечное ясное утро. Я сунул руку под подушку, и пальцы наткнулись на прохладную шершавую рукоять.

— Совсем из смысла выжил! — в сильном гневе продолжала соседка. — Ночь дома не ночевать — это что ж такое делается!..

Ничего не приснилось. Дядя Коля не пришёл ночевать. Он вообще никогда больше не придёт. Он спал вчера на этой скамейке… и исчез вместе с ней.

Я сидел, оцепенев. А тётя Шура всё говорила и говорила, и некуда было деться от её казнящего голоса. Я старался не слушать, я готов был засунуть голову под подушку… если бы там не лежала эта проклятая штуковина!..

— Перед соседями бы хоть постыдился!

Стоп! С кем она говорит?

Меня сорвало с койки, и я очутился у окна. Соседский двор из него просматривался плохо — мешали сарайчик и яблони. Мне удалось увидеть лишь закрывающуюся дверь и на секунду — обширную, в жёлтеньких цветочках спину уходящей в дом тёти Шуры.

С кем она сейчас говорила?

Я кинулся в прихожую, отомкнул дверь и, ослабев, остановился на крыльце. Посреди соседского двора стоял, насупясь, сухонький сердитый старичок. Маленький, как школьник.

Я сошёл с крыльца и двинулся босиком через двор к заборчику.

— Дядя Коля… — сипло позвал я. — Дядя Коля…

Он услышал меня не сразу.

— Да ты подойди, дядя Коля… Дело есть…

Он оглянулся на дверь, за которой недавно скрылась супруга, и, поколебавшись, подошёл.

— Что это она с утра расшумелась?

Дядя Коля хотел ответить и вдруг задумался. Как же мне сразу в голову не пришло: он ведь мог вчера десять раз проснуться и уйти из сквера до начала пальбы! Дядя Коля, дядя Коля… Что ж ты со мной, старичок, делаешь?!.

— Силу им девать некуда, вот что, — обиженно проговорил он

Я глядел на него и не мог наглядеться. Живой. Ах ты, чёрт тебя возьми! Живой…

— Кому? Ты о ком, дядя Коля?

Дядя Коля неодобрительно качал головой.

— Ну шутники у нас, Минька, — вымолвил он мрачно. — Ну шутники…

— Да что случилось-то?

— А вот послушай, — сказал дядя Коля. — Получил я вчера пенсию, так? Домой я всегда, ты знаешь, через сквер иду… Ну и присел на лавочке… отдохнуть. Просыпаюсь…

Тут сухие плечики дяди Коли полезли вверх, а кожа на лбу собралась в гармошку.

— Просыпаюсь на скамейке… Урна рядом стоит…