Роберт Хайнлайн - Время звезд

Пэт дошел до семи, и я считал вместе с ним. Тем временем меня все больше и больше охватывало невыносимое напряжение и страх. Теперь я понял, что Пэт, возможно, все это время был уверен, что не выйдет из наркоза. На счете «семь» он сбился, но его мозг не замолк. Возможно, те, которые стояли вокруг операционного стола, считали, что он потерял сознание, но я-то знал, что это не так; он был заперт внутри и кричал, кричал, чтобы его выпустили.

Я крикнул ему, и он отозвался, но мы не могли найти друг друга. А потом и я, подобно Пэту, тоже был заперт, затерян и ничего не понимал, и оба мы растерянно метались во тьме, холоде и одиночестве того места, куда приходит смерть.

А потом я почувствовал, как мою спину полоснул нож, и закричал.

Следующее, что я помню, — это несколько лиц, плывущих надо мной. Кто-то произнес:

— Доктор, он, кажется, приходит в себя. — Этот голос не принадлежал никому, он доносился откуда-то издалека.

Потом осталось только одно лицо, и оно спросило:

— Тебе лучше?

— Пожалуй. А что со мной случилось?

— Выпей это. Вот, я приподниму твою голову.

Когда я пришел в себя в следующий раз, то воспринимал окружающее уже гораздо лучше и сообразил, что нахожусь в корабельном лазарете. Здесь же находился Доктор Деверо, он смотрел на меня.

— Так, значит, решили все-таки прийти в себя, молодой человек?

— А от чего, доктор? Что это было?

— Точно не знаю, но ты являл собою классическую клиническую картину пациента, умирающего от послеоперационного шока. К тому времени, как мы взломали твою дверь, ты зашел уже очень далеко, мы даже не были уверены, что сможем тебя откачать. Ты сам-то можешь что-нибудь про это рассказать?

Я попытался думать и вдруг вспомнил. Пэт! Я окликнул его.

— (Пэт! Где ты там?)

Ответа не было. Я попробовал снова, но он опять не отвечал, и тогда я понял. Я с трудом поднялся на койке и сумел кое-как выдавить из себя:

— Брат… он же умер!

Доктор Деверо сказал:

— Чушь, успокойся, ложись. Он жив… если только не умер за последние десять минут, в чем я сильно сомневаюсь.

— Но я не могу с ним связаться! Откуда вы знаете? Я же говорю вам, что он меня не слышит!

— Слезь-ка со стенки. Знаю, потому что все утро следил за ним через вахтенного телепата. Он спит, получив уже восьмой кубик гипнала, потому-то ты и не можешь до него, докричаться. Сынок, я, наверное, идиот — да что там, я точно идиот, ведь нужно было предупредить тебя не соваться в это дело — ведь я же давно имею дело с человеческим мозгом и мог сообразить, хотя бы приблизительно, что случится с тобой при этих обстоятельствах. Меня немного извиняет только то, что с такой ситуацией я сталкиваюсь впервые.

Я малость стих. Если Пэта накачали снотворным, то было понятно, почему мне до него не докричаться. Направляемый вопросами Доктора Деверо, я кое-как сумел рассказать, что случилось — конечно, очень приблизительно, ведь невозможно рассказать другому, что происходит у тебя в голове.

— Доктор, а операция прошла успешно?

— Пациент в хорошем состоянии. Поговорим об этом после. А сейчас повернись.

— А?

— Повернись спиной. Я хочу на нее посмотреть. — Он поглядел на мою спину, потом подозвал двоих врачей тоже полюбоваться на нее. Потом ее потрогал. — Больно?

— Ой. Да, там чего-то больно. А что это у меня со спиной, Доктор?

— Вообще-то ничего страшного. Но у тебя появились два четких шрама, как раз соответствующих надрезам при операции Макдугала… а как раз эту операцию и делали твоему брату.

— А как это?

— А так это, что человеческий мозг — вещь очень сложная и загадочная, мы знаем о нем довольно мало. А теперь перевернись и спи. Я продержу тебя пару дней в постели.

Я не собирался спать, но все равно заснул. Проснулся я от того, что меня окликнул Пэт:

— Эй, Том. Где ты там? Просыпайся.

— (Здесь я. В чем дело?)

— Том… у меня опять появились ноги.

— Ага, знаю, — ответил я и снова заснул.

Теперь, когда Пэту вылечили его паралич, я, вроде, должен был быть сам не свой от счастья, ведь теперь у меня было все, чего я хотел. Но почему-то так не получалось. До несчастья с ним я понимал, почему мне плохо: он летит, а я — нет. Потом я чувствовал себя виноватым — я получаю то, чего хотел он, из-за случившейся с ним беды. Не очень было подходящее время для счастья, когда Пэт стал калекой — особенно когда его увечье принесло мне то, чего я хотел.

Ну а теперь, когда он снова здоров, я должен быть счастлив.

Попадали вы когда-нибудь на вечеринку, где по идее вам должно быть страшно весело, но вдруг обнаруживается, что никакого веселья нет и в помине? Неизвестно почему, но только веселья нет как нет, и весь мир видится серым и безвкусным?

Некоторые из причин своего угнетенного состояния я понимал. Во-первых, Дасти, но с ним разобрались. Потом с разными прочими, особенно со связистами, стоявшими вахты вместе с нами, которые называли нас «психами» и другими малоприятными словами. Они к тому же и вели себя с нами так, словно мы и вправду психи. Но Капитан и с этим решительно покончил, а когда мы получше познакомились с командой, люди и вообще позабыли все эти глупости. Жанет Меерс, релятивистка, была мгновенным вычислителем, но все воспринимали эту ее способность как что-то само собой разумеющееся. Через некоторое время само собой разумеющимся стало и то, что делали телепаты.

Когда мы вышли из области радиосвязи с Землей, Капитан вывел нас из подчинения командора Фрика и организовал в особое подразделение. Возглавлял его дядя Мак Нейл, а Руперт Хауптман стал его помощником; это означало, что Руп следил за вахтенным расписанием, а дядя Альф заведовал нашим питанием и более-менее присматривал за тем, как мы себя ведем. Все мы очень любили Дядю, так что старались не доставлять ему большого беспокойства; если же кто из нас и срывался, вид у Дяди становился такой несчастный, что остальная наша компания быстро ставила провинившегося на место. И это срабатывало.

Думаю, Капитан сделал так по совету Доктора Деверо. Никуда не денешься, командору Фрику мы очень не нравились. Быть радиоинженером, всю свою жизнь работать со все более и более совершенным коммуникационным оборудованием, а потом появляются какие-то люди и делают все лучше, быстрее и вообще без оборудования. Трудно его винить, мне на его месте тоже было бы как-то не по себе. С дядей Альфом нам было лучше.

Пожалуй, мое худое настроение было отчасти связано с «Васко да Гама». Хуже всего в космосе то, что там абсолютно ничего не происходит. По этой причине самым большим событием дня была наша утренняя газета. Весь день вахтенные телепаты записывали земные новости (конечно, когда не были заняты приемом и передачей сообщений, но это занимало немного времени). Информационные агентства оказывали нам свои услуги бесплатно, Дасти добавлял сюда еще и картинки, передаваемые его братом Расти. Связист, несущий ночную вахту, все это редактировал, а телепат и связист ранней утренней вахты печатали газету; к завтраку она была в столовой. Объем газеты ограничивался только тем, сколько материала могут подготовить столь немногочисленные «газетчики». Кроме новостей из Солнечной системы, у нас были также и корабельные новости, не только с нашего «Л. К.», но и с одиннадцати других кораблей. У всех (кроме меня) были знакомые на других кораблях. Или они встречались в Цюрихе или, как старые космонавты вроде Капитана и многих других, были уже давно знакомы со своими коллегами.