Роберт Сойер - Вы видите, но вы не наблюдаете

— С возвращением, Уотсон!

Я обернулся. Передо мной, прислонившись к дереву, стоял Холмс и широко улыбался.

— Холмс! — воскликнул я. — Как вам удалось отойти от водопада, не оставив следов?

— Вспомните, мой дорогой Уотсон, что за исключением нас с вами, все это лишь симуляция. Я просто попросил Майкрофта сделать так, чтобы я не оставлял следов.

Он продемонстрировал это, пройдя несколько раз туда и обратно передо мной. Его ботинки и в самом деле не оставляли следов и даже не приминали травы.

— И, конечно же, я попросил его заморозить Мориарти перед нашей решающей схваткой, как ранее он заморозил швейцарского мальчика.

— Очаровательно! — воскликнул я.

— Действительно. А теперь посмотрите на то, что вас окружает. Что вы видите?

— То же, что и в тот страшный день, когда я решил, что вы умерли: следы двух пар ног, ведущих к водопаду, и ни одного следа в обратном направлении.

Крик Холмса «Совершенно верно!» пересилил рев водопада.

— Одна пара моих следов и другая того самого одетого во все черное англичанина — Наполеона преступного мира!

— Да.

— Увидев следы, вы поспешили к самому краю пропасти, и что же вы увидели?

— Признаки борьбы и того, что вы свалились вниз.

— И какой же вывод вы сделали?

— То, что вы с Мориарти погибли в бездне, вцепившись друг в друга в смертельной схватке.

— Так точно, Уотсон! Я бы и сам пришел к такому же выводу на основании этих наблюдений!

— Благодарю вас, однако, как выяснилось, я был не прав.

— Так ли уж не правы?

— Но как же? Ваше присутствие доказывает мое заблуждение.

— Возможно, — сказал Холмс. — Но я думаю по-другому. Поразмыслите, Уотсон! Вы были на месте происшествия, вы видели то, что случилось, и в течение трех лет — трех лет, старина! — вы были уверены, что я погиб. К тому моменту мы были друзьями более десяти лет. Разве тот Холмс, которого вы знали, мог бы заставить вас скорбеть по нему все это время и не подавать никаких вестей о себе? Вы должны были знать, что я доверяю вам так же, как и своему брату Майкрофту, которому, как я позже рассказывал, я единственному из всех поведал, что жив.

— Ну, когда вы мне рассказали об этом, — ответил я, — я был слегка задет этим обстоятельством. Но вернувшись, вы объяснили мне причины вашего молчания.

— Рад слышать, что вы подавили чувство обиды. Но мне интересно знать, благодаря моим объяснениям или своим личным качествам.

— Что вы хотите этим сказать?

— Вы видели доказательства моей смерти и цветисто описали их в своем рассказе, названном так кстати «Последнее дело Холмса».

— Да, это были самые трудные слова, какие мне когда-либо доводилось писать.

— А какова была реакция читателей, когда ваш рассказ опубликовали в «Стрэнде»?

Я покачал головой, вспоминая.

— Абсолютно непредсказуемая. Я ожидал несколько вежливых писем от незнакомцев, оплакивающих вашу кончину, поскольку прежде истории о ваших подвигах встречали с неизменной теплотой. Но вместо этого на меня обрушились гнев и ярость — люди требовали продолжения историй.

— Что вам, конечно же, представлялось невозможным, поскольку я умер.

— Совершенно верно. Должен сказать, все это оставляло неприятный осадок в душе. Очень непредсказуемая и странная реакция.

— Но она быстро прошла.

— Вы же знаете, что нет. Я ведь вам говорил, что поток писем и личных увещеваний не прекращался годы, куда бы я не отправлялся. По правде говоря, я уже собирался сдаться и описать одно из ваших второстепенных дел, которое прежде пропустил как не представляющее особого интереса, — просто для того чтобы удовлетворить требования публики, как вдруг, к моему удивлению и радости…

— К вашему великому удивлению и великой радости, после трех лет отсутствия я очутился в нашем доме 221-Б на Бейкер-стрит, переодетый, как мне помнится, старым коллекционером книг. И вам сразу же представилась возможность приступить к описанию нового дела, касающегося бесчестного полковника Себастьяна Морана и его жертвы, почтенного Рональда Адера.

— Да, — сказал я. — Все это так удивительно.

— Но Уотсон, давайте подробнее рассмотрим факты, сопровождавшие мою мнимую смерть в Рейхенбахском водопаде четвертого мая тысяча восемьсот девяносто первого года. Вы, наблюдатель, видели неопровержимые свидетельства, и, как вы написали в «Последнем деле», эксперты, осматривавшие место происшествия, пришли к тому же самому выводу: мы с Мориарти вместе упали в пропасть.

— Но это заключение оказалось неверным.

Холмс так и просиял.

— Нет, дорогой мой Уотсон, оно оказалось неприемлемым — неприемлемым для ваших дорогих читателей. Отсюда и все проблемы. Помните кошку Шрёдингера, запертую в ящике? Мы с Мориарти представляли приблизительно то же самое: он и я упали в смертельной схватке, оставив после себя только следы на влажной земле, ведущие к водопаду. Существовало два вероятных исхода этой ситуации: либо я выжил, либо нет. Другого выхода из этого тупика возле водопада не было. Пока кто-то не пришел, чтобы посмотреть, не появился ли я на тропе, исход ситуации оставался неопределенным. Я одновременно был жив и мертв — вот такое множество возможностей. Но когда пришли вы, возможное стало реальным. Вы увидели, что обратных следов нет, и вы решили, что мы с Мориарти боролись до тех пор, пока оба не упали в ледяной поток. Именно ваш акт осмотра результатов наших действий и позволил осуществиться единственной реальности. Таким образом, вполне можно утверждать, что вы убили меня.

Мое сердце бешено заколотилось в груди.

— Говорю вам, Холмс, никогда я не был так счастлив, как увидев вас живым!

— Не сомневаюсь, Уотсон, но вы же должны были увидеть что-то одно. Вы не могли увидеть одновременно два разных исхода неопределенной ситуации. И, увидев то, что увидели, вы сообщили о своем наблюдении — сначала полиции, затем репортеру из «Журналь де Женев» и наконец опубликовали инцидент полностью в журнале «Стрэнд».

Я кивнул.

— Но Шрёдингер не учел одного обстоятельства в своем мысленном эксперименте с кошкой в ящике. Предположим, вы открыли ящик и увидели, что кошка мертва, и что вы позже рассказали об этом своему соседу, и что ваш сосед отказался поверить в то, что она мертва. Что произойдет, если вы во второй раз посмотрите в ящик?

— Очевидно, я увижу ту же самую мертвую кошку.

— Возможно. Но если тысячи — нет, миллионы! — отказываются поверить в смерть гениального наблюдателя? Что, если они отвергают все доказательства? Что тогда, Уотсон?

— Я… я не знаю.

— Благодаря тупому упрямству они переделают реальность, Уотсон! Истину заменит вымысел! Они вернут кошку к жизни. Более того, в первую очередь они попытаются поверить в то, что она никогда не умирала!