Роджер Желязны - Этот бессмертный

Или мой корейский военный сирота, который жив и сейчас, благодаря Красному Кресту, ЮНИСЕФ и приемным родителям. Он так отчаянно хотел иметь семью, что выдумал ее. И что дальше? Он ненавидел воображаемого отца и нежно любил воображаемую мать, потому что был высокоинтеллигентным парнем и слишком сильно стремился к полуистинным традиционным комплексам. Почему?

Сегодня каждый достаточно искушен, чтобы распознавать освященные веками образцы психического расстройства. В наши дни многие причины этих расстройств устранены — не радикально, как у этого моего сироты, но с заметным эффектом. Мы живем в невротическом прошлом. Почему? Потому что наше настоящее направлено на физическое здоровье, безопасность и благополучие. Мы уничтожили голод, хотя сирота, пожалуй, охотнее примет пачку пищевых концентратов от людей, которые о нем заботятся, чем горячую еду из автоматического устройства.

Физическое благополучие является теперь правом каждого человека. Реакция на это встречается в области ментального здоровья. Благодаря технологии причины многих прежних социальных проблем исчезли, а с ними ушли многие причины психических бедствий. Но между черным вчера и белым завтра огромное серое сегодня, полное ностальгии и страха перед будущим, что не выражается в чисто материальном плане, а представлено упрямыми поисками исторических моделей тревоги.

Коротко прожужжал телефон. Рендер не услышал его за Восьмой.

— Мы боимся того, чего не знаем, — продолжал он, — а завтрашний день полностью неизвестен. Области моей специализации в психиатрии тридцать лет назад еще не существовало. Наука способна так быстро развиваться, что становится подлинным неудобством, я бы даже сказал — бедствием для общества, и логическое следствие — полная механизация всего в мире…

Он проходил мимо стола, когда телефон зажужжал вновь. Рендер выключил микрофон и приглушил Восьмую.

— Алло!

— «Сент-Мориц».

— «Давос».

— Чарли, ты страшно упрям!

— Как и ты, дорогая Джилл.

— Мы так и будем спорить об этом?

— Не о чем спорить.

— Ты заедешь за мной в пять?

Он поколебался.

— Ладно, в пять.

— Я сделала прическу. Хочу снова удивить тебя.

Подавив смешок, он сказал:

— О’кей, до встречи, — подождал ее «до свидания» и выключил связь.

Рендер сделал окна прозрачными, выключил свет на столе и посмотрел на улицу.

Небо серое; медленно падают хлопья снега, спускаются вниз и теряются в беспорядке…

Открыв окно и высунувшись, он увидел место, где Иризари оставил на земле свою последнюю отметку.

Он закрыл окно и дослушал симфонию. Прошла неделя с тех пор, как он сделал «слепой виток» с Эйлин. Встреча назначена через час.

Он вспомнил, как пальцы Эйлин прошлись по его лицу, легко, как листья, изучая его внешность по древнему методу слепых. Воспоминание было не очень приятным — непонятно почему.

Далеко внизу пятно вымытой мостовой было пустым. Под тонким налетом белизны оно было скользким, как стекло. Сторож при здании поспешно вышел и набросал на пятно соли, чтобы кто-нибудь не поскользнулся и не покалечился.

Зигмунд был похож на Фенриса, чудовищного волка из древнегерманских мифов. После того, как Рендер велел мисс Хиджс впустить их, дверь стала открываться, потом вдруг распахнулась, и пара дымчато-желтых глаз уставилась на Рендера. Глаза сидели в странноуродливой собачьей голове.

У Зигмунда был высокий грубый череп, отчего глаза казались посаженными даже глубже, чем сидели на самом деле. Рендер слегка вздрогнул от вида и размера головы. Все мутанты, которых он видел, были щенятами, а Зигмунд был вполне взрослым, его серо-черная шерсть топорщилась, и из-за этого он казался еще больше.

Он посмотрел на Рендера совсем не по-собачьи и проворчал нечто очень похожее на «привет, доктор».

Рендер кивнул и встал.

— Привет, Зигмунд, входи.

Собака повернула голову, понюхала воздух в комнате, как бы решая, вверить или нет свою подопечную этому пространству. Затем он утвердительно наклонил голову и прошел в открытую дверь. Все его раздумье длилось не больше секунды.

Следом за ним вошла Эйлин, легко держа двойной поводок. Собака бесшумно шла по толстому ковру, опустив голову, словно подкрадываясь к чему-то. Ее глаза не покидали Рендера.

— Значит, это и есть Зигмунд? Ну, как вы, Эйлин?

— Прекрасно… Да, я страшно хотела прийти и встретиться с вами.

Рендер подвел ее к креслу и усадил. Она отстегнула карабин от собачьего ошейника и положила поводок на пол. Зигмунд сел рядом, продолжая внимательно глядеть на Рендера.

— Как дела в вашей больнице?

— Как всегда. Могу я попросить сигарету, доктор. Я забыла свои.

Он вложил сигарету ей в пальцы, поднес огонь. На Эйлин был темно-синий костюм, стекла очков тоже отливали синим. Серебряное пятно на лбу отражало свет лампы. Она продолжала «смотреть» в одну точку, когда он убрал руку; ее волосы длиною до плеч казались немного светлее, чем в тот вечер; сегодня они были цвета новенькой медной монеты.

Рендер присел на угол стола.

— Вы говорили мне, что быть слепой еще не значит ничего не видеть. Тогда я не просил вас объяснить это. Но сейчас я хотел бы уточнить.

— У меня был сеанс нейросоучастия с д-ром Вискомбом до того, как с ним произошел несчастный случай. Он хотел приспособить мой мозг к зрительным впечатлениям. К несчастью, второго сеанса не произошло.

— Понятно. Что вы делали в тот сеанс?

Она скрестила ноги, и Рендер заметил, что они красивы.

— Главным образом, цвета. Опыт был совершенно потрясающий.

— Хорошо ли вы их помните? Когда это было?

— Около шести месяцев назад… И я никогда не забуду их. С тех пор я даже думаю цветными узорами.

— Часто?

— Несколько раз в неделю.

— Какого рода ассоциации их приносят?

— Никакие специально. Просто они входят в мой мозг вместе с другими стимуляторами — в случайном порядке.

— Например?

— Ну, вот сейчас, когда вы задали мне вопрос, я увидела его желтовато-оранжевым. Ваше приветствие было серебряным. А сейчас, когда вы просто сидите, слушаете меня и ничего не говорите, я ассоциирую вас с глубоко синим, даже фиолетовым.

Зигмунд перевел взгляд на стол и уставился на боковую панель.

Слышит ли он, как крутится рекордер, думал Рендер. Если да, то знает ли, что это такое и для чего служит? Если так, собака, без сомнения, скажет Эйлин — хотя та и сама знает об этой общепринятой практике, но ей может не понравиться то, что Рендер рассматривает ее случай как лечение, а не как механический адаптационный процесс. Он поговорил бы с собакой частным образом насчет этого, если бы думал, что это что-то даст. Рендер внутренне улыбнулся и пожал плечами.