Роджер Желязны - Этот бессмертный

— Вижу, — говорит человек, — но этот последний, хотел еще что-то сказать…

— Такую же бессмыслицу! Ты никому не известен и никому не нужен, кроме меня. И то только потому, что ты хорошо знаешь искусство бальзамирования и иногда можешь сочинить неглупую эпитафию.

— Благодарю тебя, Господин.

— Какую пользу принесут тебе твои воспоминания и твое имя?

— Наверное, никакой.

— И тем не менее ты хочешь получить имя, и я дам его тебе. Вытащи свой кинжал.

Человек вытаскивает кинжал, который висит у него сбоку, с левой стороны.

— А теперь отрежь свой большой палец.

— Какой, Господин?

— Сойдет и левый.

Человек закусывает нижнюю губу, и глаза его суживаются, когда он водит лезвием по суставу своего большого пальца.

Кровь его течет на пол. Она стекает с лезвия ножа и скапливается на его кончике. Он падает на колени и продолжает резать, и слезы текут по его щекам и смешиваются с кровью. Он тяжело дышит, и с уст срывается рыдание.

Затем…

— Готово, Господин, — говорит он. — Вот!

Он роняет кинжал и протягивает свой большой палец Анубису.

— Мне он не нужен! Брось его в огонь!

Своей правой рукой человек бросает большой палец в жаровню. Он шипит, трещит и сгорает.

— А сейчас сложи горсткой свою левую руку и собери в нее кровь.

Человек делает это.

— А теперь подними ее над головой, пусть кровь протечет тебе на лоб.

Он поднимает руку, и кровь течет на его лоб.

— А теперь повторяй за мной: «Я крещу себя… Оаким, из Дома Мертвых»…

— Оаким, из Дома Мертвых…

— Именем Анубиса…

— Именем Анубиса…

— ОАКИМ…

— ОАКИМ…

— «Посланником Анубиса на Средние Миры…»

— Посланником Анубиса на Средние Миры…

— «… и те, что за ними…»

— … и те, что за ними…

— А теперь слушайте меня, о мертвые! Я объявляю этого человека Оакимом. Повторите его имя!

— ОАКИМ! — слышатся слова из мертвых губ.

— Быть посему! Теперь у тебя есть имя, Оаким, — говорит он. — А следовательно, необходимо, чтобы ты почувствовал рождение своего имени, чтобы ты ушел, измененный этим событием, о мой поименованный!

Анубис поднимает обе руки над головой и опускает их.

— Продолжайте танцевать! — приказывает он мертвым.

Они вновь начинают двигаться под музыку.

В зал въезжает телоразделочная машина, а за ней следует машина, заменяющая члены.

Оаким отворачивается от них, но они подъезжают к нему и останавливаются.

Первая машина высовывает зажимы и держит его.

— Человеческие руки слабы, — говорит Анубис. — Пусть их уберут.

Человек кричит, когда видит, как лезвия начинают жужжать. Затем он теряет сознание. Мертвые продолжают свой танец.

Когда Оаким пробуждается, две серебряные руки висят по его сторонам, холодные и бесчувственные. Он сжимает пальцы.

— А человеческие ноги медленны и способны уставать. Пусть те, что он носит, будут заменены никогда неустающими металлическими.

Когда Оаким снова приходит в себя, он стоит на серебряных колоннах. Он шевелит пальцами ног. Язык Анубиса выскакивает вперед.

— Положи свою правую руку в огонь, — говорит он, — и держи ее там, пока она не раскалится добела.

Музыка звучит повсюду, и пламя ласкает его руку, пока она не становится такой же красной, как и пламя. Мертвые разговаривают на свои мертвые темы и пьют вино, вкуса которого не чувствуют. Они обнимают друг друга без всякого удовольствия.

Рука раскаляется добела.

— А теперь, — говорит Анубис, — возьми свой член в свою правую руку и сожги его.

Оаким облизывает губы.

— Господин… — говорит он.

— Сделай это!

И он делает это, и падает без чувств, не успев довершить дело до конца.

Когда он вновь открывает глаза и смотрит вниз, на себя, он весь состоит из сверкающего серебра, без признаков пола и силы. Когда он дотрагивается до своего лба, слышится звон металла о металл.

— Как ты чувствуешь себя, Оаким? — спрашивает Анубис.

— Я не знаю, — отвечает он, и голос его странный и хриплый.

Анубис делает знак, и ближайшая сторона разделочной машины становится зеркалом.

— Посмотри на себя.

Оаким смотрит на сверкающее яйцо — свою голову, желтые линзы — свои глаза, сияющую бочку — свою грудь.

— Люди могут начинать и кончать самыми разнообразными путями, — говорит Анубис. — Некоторые начинают так, как машины, и медленно завоевывают свою человечность. Другие могут кончить машинами, медленно теряя человечность в течение своей жизни. То, что потеряно, всегда может быть возвращено. То, что найдено, всегда может быть потеряно. Что ты, Оаким, человек или машина?

— Я не знаю.

— Тогда разреши мне запутать тебя еще больше.

Анубис делает знак, руки и ноги Оакима отпадают в сторону.

Его металлическое туловище звякает о каменный пол, катится, потом останавливается у самого трона.

— Теперь ты лишен подвижности, — говорит Анубис.

Он вытягивает вперед свою ногу и дотрагивается до крохотного выключателя на затылке Оакима.

— Теперь у тебя отсутствуют все чувства, кроме слуха.

— Да, — отвечает Оаким.

— А теперь тебя подсоединяют… Ты ничего не чувствуешь, но голова твоя открыта, а сейчас ты станешь частью машины с мониторами, которая поддерживает весь этот мир. Смотри на него, на весь!

— Я смотрю, — отвечает он и осознает каждую комнату, коридор, зал в этом всегда мертвом, не бывшим живым мире, который никогда и не был миром, созданным звездным взрывом и животворящим огнем, а миром, сделанным, сколоченным и соединенным, склепанным и сваренным, изолированным и украшенным не морями, землями и воздухом, но смазкой, металлом и камнем, и стенами энергии, висящими вместе в ледяной пустоте, где не светит никакого солнца, и он ощущает расстояние, стрессы, вес, давление, материалы и тайное количество мертвых. Он осознает волны движения, проходящие сквозь Дом Мертвых. И он течет вместе с ними, познавая бесцветный цвет восприятия.

Затем Анубис опять говорит.

— Ты знаешь каждую тень в Доме Мертвых. Ты глядел через все самые сокровенные глаза.

— Да.

— А теперь посмотри, что лежит за всем этим.

Звезды, звезды, звезды, рассеянные звезды, и в промежутке — темнота. Они вспучиваются, сворачиваются и изгибаются, и они бегут к нему, пробегают мимо него. Они сияют светом, чистым, как глаза ангелов, и они проскальзывают близко от него, далеко от него, в той вечности, через которую он, кажется, движется. Нет ни чувства времени, ни чувства движения. Лишь меняется поле. Огромный голубой гигант солнца мгновение висит рядом с ним, потом опять возвращается, окутывает его со всех сторон, и другие огоньки пролетают мимо, как в тумане.

И, наконец, он появляется в мире, который не является миром: лимонном, и лазурном, и зеленом, зеленом, зеленом. Зеленая корона висит над ним, в три раза больше его самого, и он пульсирует приятным ритмом.