Владимир Немцов - Альтаир

Многого не понимал Пичуев. Казалось невероятным, что такая огромная чечевица, пусть даже пустотелая, держится на сравнительно тонком цилиндре. Подойдя ближе, он разглядел еле заметные металлические подпорки. Даже мало знакомому с механикой и строительными конструкциями радисту было ясно, что такие тонкие стойки, пусть из самого наипрочнейшего металла, не могут поддерживать столь огромную крышу.

И вдруг она начала расти. Именно так определил это явление изумленный Пичуев. Гигантская чечевица медленно разбухала, будто на кадрах научного фильма, где методом особой съемки терпеливый оператор запечатлел набухание зерна.

Но вот появился и корешок. В нижней стенке металлической чечевицы проклюнулось отверстие. Оттуда спустился толстый кабель и закачался над землей.

— Бабкин! — кто-то крикнул сверху. — Тащи его, чорта!

Белоголовый парень, которого распекал Дерябин, бросился на зов.

Лева Усиков чувствовал себя невыспавшимся и злым. Во рту даже после зубной пасты оставалась противная горечь с каким-то металлическим привкусом, будто лежит на языке позеленевший медный пятачок и его никак не выплюнешь.

Он все еще щеголял в малиновых брюках. Митяй отчаялся ему помочь и всячески ругал торговую сеть: не заботится она о нуждах покупателя, не умеют торговать, равнодушные люди. На маленьких пристанях хоть бы палатки построили, нельзя же за самыми простыми брюками бежать в поселок. Нельзя потому, что отстанешь, — теплоход стоит недолго.

Ежечасно, выполняя обязанности дежурного вместо больного Жени, которого ребята решили не беспокоить, Лева включал телевизор.

Прибегая с пристани, Митяй сразу же заваливался спать. Ему не очень нравился такой сон «по частям», или, как он говорил, «в рассрочку». Но что делать? Прошлую ночь дежурил, а днем хотел выручить Левку — нельзя же выпускать его на берег в цирковой униформе.

Усиков ничего не видел на экране, кроме пустынной палубы. Никто из пассажиров не показывался, даже унылый Багрецов исчез.

С самого раннего утра Лева стоял на носу теплохода и, зевая, бесцельно смотрел вдаль. Не такое у него было настроение, чтобы восторгаться волжскими красотами.

А зря! Даль казалась огромной перламутровой раковиной, и в нее, как в прозрачный голубоватый туннель, направлялся теплоход. Солнце еще не всходило, только розовый отсвет дрожал на воде и облаках.

Вода была неподвижна. Трудно сравнивать ее с зеркалом, вода представлялась невесомой, как облако, спустившееся на землю. И по этому облаку, чуть касаясь его поверхности, скользил корабль, шумя воздушными винтами.

Как и на той палубе, которая надоела Леве в телевизоре, здесь тоже никого не было. Пассажиры еще спали. Вышел рыжебородый матрос с ведром и шваброй. Долго, с видимым удовольствием, мыл он белый крашеный пол.

Хлопнула, как выстрел, тяжелая дверь. На палубе показалась высокая женщина, упрямыми шагами подошла к борту. Лева видел ее издали. Темносиний строгий костюм, русые волосы, стянутые на затылке в тугой пучок, туфли на толстой подошве и низком каблуке. Все в ее облике говорило о твердом и, пожалуй, мужском характере.

Но вот она повернулась к Леве. Нежный, мягкий подбородок, золотистый пушок на щеках, глаза, прикрытые темными ресницами…

Лева вдруг почувствовал — отчего и разозлился на себя, — что девушка эта не только остановила его внимание, но и заставила чуть быстрее забиться сердце. Глаза ее были ясными, глубокими. Она смотрела на него как друг, но друг настойчивый и любопытный.

— Что такое с вами случилось? — спросила она повелительным низким, грудным голосом.

Лева жалобно сморщился, силясь улыбнуться:

— Пустяки. Скоро пройдет…

Девушка отошла к скамье и указала на место рядом с собой. Лева покорно сел несколько поодаль, но та придвинулась, чтобы поближе рассмотреть его лицо.

Поднимая воротник и закрывая щеки, Лева виновато рассказал о своих злоключениях, подчинился ее настойчивости, причем, как потом убедился, это было очень приятно. По сердцу растекалась ласковая теплота, будто кто-то нежно гладил его.

— Бедненький! — Девушка сочувственно вздохнула.

Не так-то уж плохо чувствовать себя несчастным, когда тебя жалеют. Лева томно закрыл глаза и тоже вздохнул. Ему захотелось, чтобы девушка опять сказала какое-нибудь ласковое слово или, еще лучше, погладила бы по крашеной щеке. Но кто познает до конца тайну женского сердца! Восемнадцатилетний Левка особенно плохо разбирался в этом, а потому был крайне удивлен, когда после сочувственного вздоха: «Бедненький!» — пассажирка вдруг набросилась на него:

— Не притворяйтесь! Подумаешь, несчастье! Но краска, видимо, стойкая…

Усиков был совершенно обескуражен. Что это? Злая шутка? Или просто издевательство? Он старался вести себя по-мужски солидно, как Митяй, и спокойно заявил, что ему не нравится испытывать стойкость краски на своей физиономии.

— Дело вкуса! — Девушка поддерживала этот серьезно-шутливый тон. — Видела, как вы пускали пузыри в малиновом сиропе.

— Неправда! На палубе никого не было.

— Я смотрела из окна каюты на ваш благородный поступок.

Сквозь пудру на лице у Левы проступили мелкие капельки пота. Сложная история! Главное все еще оставалось неизвестным: как девушка к нему относится? По-дружески? Или смеется? Поступок называет благородным. Но разве поймешь по тону, ставится это слово в кавычки или нет? А она уже забыла о поводе, послужившем началом ее знакомства с Левой, и разговорилась. Выяснилось, что работает она в лесной авиации, следит за охраной лесов в одном из районов Северного Казахстана. Дело это она очень любит, хотя ей и приходится трудновато. Дожди, ветры, туманы, необозримые лесные пространства, где в плохую погоду, даже пользуясь приборами, можно заблудиться…

— Значит, вы «воздушный лесник»? — Лева сразу определил ее профессию и конфузливо спросил: — А как вас зовут?

— Довольно сложно! Сплошное жужжание. Но я не виновата, родители этого не учли. Вот и зовусь Зинаидой Зиновьевной. Не правда ли, странное сочетание?

— Мне нравится, — искренне сознался Лева. — Если бы я имел право, то… называл бы вас сокращенно: Зин-Зин. — Он покраснел, но тут же вспомнил про свою защитную окраску и успокоился.

— Ну-ка, скажите еще раз.

— Зин-Зин… — пролепетал Лева, чувствуя себя очень глупо.

— Разрешаю, — милостиво согласилась она. — Забавно!

Усиков облегченно вздохнул. Теперь осталось назвать себя, что он и сделал незамедлительно.

На палубе показался Журавлихин. Он оделся потеплее, из-под отворотов синего пальто торчали концы шерстяного клетчатого шарфа. Лева обрадовался. Женечка почти здоров, аккуратно причесан и даже весел.