Ринат Мусин - Любви все роботы покорны (сборник)

– Платят, – соглашается директриса, – богатые придурки. Они платят за все, что можно купить…

Октябрина надолго замолкает.

– Я знаю, куда ты клонишь, Володя, – говорит она наконец. – Я помню про твое заявление, но ничего, абсолютно ничего не могу для тебя сделать. Детские фантазии – маловостребованная сфера. Раз в полгода к нам заглядывает какой-нибудь Хоферц, чтобы купить своему избалованному чаду креативную фантазию… Володя! Раз в полгода! Мне на такой поток штат не нужен. Там одного Сявкина много.

Я знаю, что Октябрина искажает истину, детские дримы востребованы, просто за них мало кто соглашается платить.

– Ваш Сявкин старый бездарный циник, – говорю я, звонко отчеканивая мысли.

Октябрина укоризненно качает головой, хотя в губах ее прячется усмешка:

– А ты предлагаешь мне посадить его на эротические фантазии…

Чертов контракт, думаю я ожесточенно. Одна закорючка – и ты раб на половину оставшейся жизни.

– Сексом должны заниматься молодые. – Октябрина тонко улыбается. – Впрочем, ты можешь перейти на бытовые бизнес-фантазии. У тебя получится.

Я молчу. Я не хочу выдумывать новые яхты и бриллиантовые писсуары.

– Как хочешь, – говорит Октябрина. – И чем тебе секс не нравится? Я сама начинала с эродримов… Володенька, это конъюнктура рынка, что поделать… Но если вдруг появится такая возможность, то я тебе обещаю… клянусь даже… А ты со своей стороны должен пообещать, что никакой контрабанды больше не будет.

Черта с два, думаю я про себя и тут же блокирую мысли.

– Вот и славно, – говорит Октябрина Аркадьевна. – Не буду тебе мешать. Всего хорошего.

Почти сразу Леночка опускает непроницаемый экран, и мое «до свиданья» со стуком отлетает от него, как деревянный кубик от бетонной ограды.

Октябрина исчезает, а Леночка неловко мнется у меня в голове.

– Вова, – застенчиво шепчет ее угасающий дискант, – я к тебе с просьбой. Моя Анютка совсем с ума сошла, мечтает получить на день рождения фантазию, хотя бы малюсенькую. Жанка говорила, что ты можешь…

Интересно, это провокация? Хотя не похоже. Грубовато для Октябрины. Кроме того, Леночка действительно в своей малышке души не чает.

– Не знаю, – говорю я. – Подумаю, что можно сделать.

– Ой, Вова, подумай, пожалуйста, – слабенькие мысли секретарши похожи на ножки дрожащего тойтерьера. – А я заплачу́. На маленькую фантазию у меня хватит.

– Сдались мне твои деньги, – говорю я сердито.

– Спасибо, – шепчет Леночка, растворяясь в благоговейной прострации.

И тут же в моей голове появляется Гарик:

– Ну, старый! Вы, фрики, точно того! Чем тебе эродримы не нравятся? Да если бы я…

– И много ты услышал? – спрашиваю я осторожно.

– Как же, – сопит Гарик. – У Ленки послушаешь. Я так… по твоим постэффектам… Упс, – говорит Гарик совсем другим тоном. – У тебя клиент. Уже предоплату сделал.

Мысленно скрежещу зубами. Почему именно сейчас?

– Может, Жанка возьмет?

Гарик на секунду задумывается.

– Нет. – Он качает головой. – У нее тоже клиент. Можешь предложить ей групповуху.

– Заткнись, – говорю я устало. – И кыш из моих мыслей!

– Уже ушел, – рапортует Гарик.

Я закрываю глаза…

Сначала нужно ощутить объект… или не нужно. Откуда нам знать, кто мы на самом деле? Какие мы там, под ворохом чужих желаний?

Я мальчишка. Мне четырнадцать. Нет, тринадцать. Я стою на самом краю заросшей чистотелом и ромашками поляны. Высокие стебли травы касаются заплаток на коленках моих вытертых бермудов. Я откидываю назад длинную выгоревшую челку и, запрокинув голову, смотрю наверх. Мои глаза скользят по темному, морщинистому, совершенно необъятному стволу огромного дерева. Я гляжу в пронизанное солнцем сплетение толстых ветвей, откуда прямо к моим ногам спускается мохнатая веревочная лестница.

– Дело по твоей части, Игорь, – заявила мне командор Виктория Моль, как всегда красивая, но мрачная и явно смущенная. – Присядь.

Сесть в кабинете шефа орбитальной станции меня приглашали лишь дважды: во время собеседования, когда я устраивался на работу, и потом много позже – после особенно бурного корпоратива технического отдела, который я организовал. Впрочем, последнее являлось моей прямой обязанностью, ведь я вроде как отвечаю за досуг: то бишь пронзаю серое царство научной скуки пламенным лучом праздничного задора… в теории. На самом деле расшевелить моих подопечных зануд трудновато. Все сидят по лабораториям строгие, подтянутые, в унылого цвета костюмах и по уши в своих исследованиях. Приходится с каждым работать индивидуально.

– Что стряслось, командор, mon ami? – показательно встревожился я, отчаянно наглея.

Командор пропустила мою фамильярность мимо ушей, и причин для беспокойства стало больше.

– Игорь, – повторила Виктория, упорно избегая смотреть мне в глаза, – такое дело…

– Я уволен?

– Брось! – Она махнула рукой и откинулась на спинку кресла. – Если бы все было так просто… Помнишь выводок юных гениев постпубертатного возраста, что прибыл к нам в прошлом году?

Еще бы я не помнил. Сенсационная трагедия торжества человеческого духа. Большой «ковчег», отправленный в космос полтора века назад, вынырнул вдруг из подпространства возле нашей станции, и – здравствуйте, дети! Древний проект не потерялся-таки в черноте вселенной. И вот прямиком из небытия к нам – благодарным потомкам – прибыли наши выпавшие из истории родственнички, родившиеся в космосе, воспитанные в духе поклонения научной логике и готовые нести идеалы человечества к иным мирам. Увы, прогресс обогнал «ковчег», и когда тот прибыл в назначенное место, здесь уже давно кишмя кишело людьми. Не первый случай в истории, надо признать.

– И что с ними? По-моему, ребята вполне адаптировались, смирились с реальностью и вовсю трудятся на подхвате у наших спецов. Столько новых знаний, им это в радость. Не зря же они сюда сто пятьдесят лет подгребали шестью поколениями в строгой изоляции. Хе-хе…

– Во-о-от… Мне нравится твой циничный подход к проблеме.

– А в чем проблема-то?

– У меня сегодня утром собрался небольшой консилиум врачей, и…

– О! – Я вскочил. – Это большая честь для меня, командор! Конечно, вы вполне можете взять больничный, я с готовностью подменю вас! На любой срок, неделя, месяц, девять месяцев, лишь бы вы поправились!

– Сядь, мерзавец! Мне нужно серьезно поговорить с тобой о сексе.

Сел. У меня, конечно, было что сказать, но слова от неожиданности застряли где-то в районе диафрагмы и теперь невразумительно там булькали. Виктория меж тем продолжила:

– У наших залетных гениев трудности с половой жизнью. И основная трудность в том, что этой жизни нет.