Ринат Мусин - Любви все роботы покорны (сборник)

– Зачем? – хором удивились мы с Жаном.

– Для пикантности, – как всегда уклончиво заявил Шульц, любовно поглаживая глянцевый бочок огнетушителя.

– Уж больно здоровая хреновина… – засомневался я. – Как бы мы через эту твою пикантность актрису не утратили.

– А на этот случай у нас есть запасная!

Актриса основного состава насмешливо фыркнула, но на огнетушитель глянула с опаской и большим подозрением.

Отогнав челнок на положенные пятьсот километров от станции, я заметил, что ребята нервничают. Остекленевший взгляд Жана буравил пол, Вероника хмурилась и кусала губы, второй состав в лице Лены также не выглядел слишком весело, и только Шульц, мурлыча себе под нос нечто вроде: «как здорово, что все мы здесь сегодня собрались», – разворачивал аппаратуру. Он уже выпустил камеры, софиты и пару микрофонов, и те закружились по грузовому отсеку, приноравливаясь к помещению. Система настраивалась, отрабатывая взаимодействие модулей.

– Ну, за работу! – нарочито весело крикнул я. – Здесь надо все приукрасить, завесить шторами… Только постарайтесь не вспотеть, душа тут нет, только умывальник. У кого, кстати, мешок с тряпками? Ага, Жан, распаковывай. Лена, помоги мне, надо перенести в центр вон те пустые ящики, накрыть их одеялом и шелковой простыней – это будет сцена. Вероника, расставь свечи и вытащи из моей сумки пакет, только осторожно, там хрусталь. Шульц, ты молодец.

За полчаса мы превратили малый грузовой отсек «Юркого» в довольно милое гнездышко. Огнетушитель Шульц пристроил в уголке, наотрез отказавшись выкинуть его на фиг.

Контрабандное шампанское стыло под струей холодной воды, Лена зажигала свечи.

– Вероника, у тебя что-нибудь есть под платьем? – спросил я, критическим взором изучая напоследок декорации и костюмы.

– В соответствии со сценарием, – усмехнулась она, – только собственная кожа.

– Отлично, – кивнул Шульц. – У меня тоже все готово. Предлагаю начать с первой главы и по-быстрому снять прелюдию.

И мы начали.

Незамысловатая завязка: пассажирка заскучала и в поисках приключений, вооружившись парой бокалов и бутылкой шипучки, отправилась в рубку, где и нашла пилота. Тот помог ей открыть шампанское, при этом облив упомянутое платье. Все это мы сняли с первого раза и за пять минут. Вероника держалась бесподобно, а от Жана пока что многого не требовалось, с бутылкой он справился – и ладно. Платье качественно намокло.

Затем наступил волнующий момент первого контакта, задуманного простым поцелуем, и здесь наши актеры застряли. Поначалу дело у них совсем не клеилось, но потом Жан, видимо, распробовал Веронику на вкус и теперь уже никак не мог от нее отлепиться для логичного продолжения. Девушку, впрочем, судя по всему, такое положение вполне устраивало – она прижималась к бравому лейтенанту вполне охотно. Но держались оба весьма корректно, в рамках поведения, допустимого на школьном балу. На шестом дубле я не сдержался:

– Друзья мои! Осмелюсь напомнить, что мы снимаем не романтическую историю любви, а банальное научное пособие с ярко выраженной натуралистичностью эпизодов. Говоря проще – не эротика нам нужна. Соберитесь!

Они покорно напряглись и заползли наконец-таки на ящики, то есть – на постель.

– Теперь, – глядя в сценарий, напомнил я, – стоя на коленях, легким изящным движением Вероника снимает через голову платье и бросает его на пол. Поехали. Мотор!

Вероника небрежно стянула платье, и Жан впал в довольно предсказуемое оцепенение. Я признаться, тоже не сразу продолжил дышать. А ведь мне было не впервой.

– Стоп! – воскликнул Шульц, неодобрительно посматривая на экраны. – Она не яркая.

– В смысле? – хрипло поинтересовался Жан, не сводя глаз с обнаженной фигурки нашей звезды; вероятно, ничего более яркого для него в тот момент не существовало.

– Слишком матовый тон кожи. В принципе, я это предусмотрел и захватил масло для массажа. Ее надо натереть.

– Этого нет в сценарии, – усомнился я, – а, впрочем, почему бы и нет. Устроим перерыв?

– Никакого перерыва! – отмахнулся Шульц. – Жан отлично справится прямо в кадре. Потом сократим и замиксуем до эпизода с крупными планами. Передай ему флакончик.

Сцена пошла на ура. Достаточно деловито и при этом вполне невинно красавчик лейтенант, избавившись от кителя и сорочки, трудился на ниве натирщика, постепенно работая все смелее и душевнее. Вероника не менее деловито, придерживая волосы над головой, крутилась перед ним, умеренно выгибаясь в нужных местах, и явно начинала сверкать в свете проворных ламп. Камеры описывали вокруг нашей парочки замысловатые виражи, располагаясь таким образом, чтобы не попадать в кадр друг другу. Отсек наполнился ароматом масла и свечей. Забытая на время Лена наблюдала за сценой из-за плеча оператора, совершенно завороженная и одновременно задумчивая, накручивая на палец длинный черный локон. Чтобы взбодриться, я хлебнул шампанского прямо из бутылки и негромко спросил у Шульца:

– Ты ведь это нарочно придумал про матовый тон кожи, да?

Шульц, грустно улыбнувшись, прошептал:

– Видишь ли, мне показалось, что если привлекательный мужчина исключительно в соответствии со служебными обязанностями натирает девушку маслом, причем всю, – это их как-то профессионально сближает. Кроме того, надо отдать тебе должное: самца ты подобрал вполне презентабельного; сейчас он ее расслабит, согреет, заодно и сам сориентируется на местности, привыкнет к телу и обстановке, дело должно пойти. Она уже явно готовенькая.

– У тебя какой-то слишком утилитарный подход к женщинам, Шульц.

– Да, – покорно вздохнул он. – Раньше я этим даже гордился. Ты только не шуми, авось оно само наладится.

И поначалу мне тоже казалось, что наладится, но, увы. Сцена затягивалась, актеры явно вошли во вкус, они уже принялись вовсю обниматься и даже перешептываться. После чего совершенно неожиданно для нас, и вопреки сценарию, вновь принялись целоваться, причем куда более энергично, нежели вначале. Я с тоской взглянул на Шульца. Тот пожал плечами и деликатно кашлянул:

– Эхм… Дети! Я рад, что вы втянулись в процесс, но мы пишем уже сорок минут, а воз и ныне там.

То, что случилось дальше, иначе чем порнографией назвать трудно, причем в самом плохом смысле этого слова. У наших великолепных актеров не получилось ни черта. Хорошо намасленная Вероника вдруг ушла в неявную и пассивную, но глухую оборону, принялась стесняться и жалобно смотреть на присутствующих. А этот взгляд надо было видеть! Жан также вдруг потерял способность дотрагиваться до нее в нужных местах и уж тем более предпринимать хоть какие-то активные действия. Общими уговорами мы кое-как вытряхнули его из штанов, но тут странный симбиоз общей напряженности и солидарности между актерами достиг апогея – кончилось тем, что они накрылись простыней и замерли там, как дети, испугавшиеся ночного страшилы из шкафа.