Дмитрий Тарабанов - Диггер на терриконе

Из дырок торчали серые тряпки - это жена их туда запихивала, чтобы не было сквозняка, а дети с весёлым смехом вытаскивали их оттуда. Дети, всегда такие жизнерадостные, создают уют в доме. Когда уже совсем не знаешь, как быть дальше, сидишь, задумавшись и подперев голову рукой, маленький ребёнок с большими голубыми глазами на фоне всей этой серой жизни подносит тебе клочок ткани. Ты медленно его разворачиваешь, а внутри видишь себя. Только глазами ребёнка. И думаешь: ребёнок маленькими ручками трепетно достаёт из печи остывший кусочек уголька, вытаскивает из дыры в стене лоскут грязной ткани и рисует тебя. Рисует твои тягостные раздумия о проблемах бытия, показывает, как он на них смотрит. А смотрит он на них по-детски, значит, весело. Для детей нет трудного детства - оно всегда детское, весёлое, беззаботное. Никто не встречает его сегодня? Странно. Котёл не дымится над кострищем тоже странно. Может быть, что-то с Томми? Да, вдруг что-то случилось с Томми! Элистер сбросил на землю сумку и побежал. Он вскочил в распахнутую дверь и окинул комнату взглядом. На полу лежала его жена, а в углу, за кучей тряпья и сухих веток, плакали дети. Элистер помог жене встать и усадил на утрамбованную кучу сена. Кусочком материи он вытер ей лицо, перепачканное слезами и землёй, и попытался успокоить. - Котёл... - сказала она, всхлипывая. Элистер всё понял. Сборщики Налогов давно уже им грозили, и уже давно стоило что-то предпринять, припрятать котёл. Но уже поздно. Теперь есть варить не в чем. Одежде ещё найдёшь замену, постели - любая трава сойдёт, огонь - топить мало ли чем? Но вот посуда... Если котла уберечь не смог металла тебе никто не даст, а в ладонях ты варить не станешь. - Элистер, - плакала женщина. - Дети!.. Чем детей кормить? Что теперь есть будем? Воду сырой пить нельзя - смерть. Что, Эли? Что? Элистер молчал. Что он сделает? Да и что в таком случае поделаешь??? Он ведь не волшебник и азами ядерного синтеза не ведает. Откуда ему взять котёл? Откуда, чёрт возьми?.. Он так и не ответил. Среди детей послышался шорох. От общей массы отделился Джимми, самый старший. Шестилетний мальчик прокрался к стопке утоптанного сена, пошерудил рукой у стенки и что-то достал. Элистер не обратил на это внимания, уставившись в точку, которая находилась где-то далеко-далеко, но никак не в стенах хижины. - Эли, - шепнула женщина, - Эли, смотри: картошка. Элистер опустил голову: маленькая детская ручонка держала коричневый комочек. Комочек выпускал бело-голубые нити. Нити ветвились, а на их концах держались маленькие картошинки. Джимми, наверное, давным-давно отломал такой комочек и вырастил во взрослый корнеплод. Джимми... Элистер улыбнулся. Он протянул руку, принимая маленький дар из рук Джимми. Мальчик с трудом расставался с частичкой себя, со своим питомцем, но он понимал, что это жизненно важно. Как плохо, когда дети начинают понимать. Когда они это делают, они перестают быть беззаботными, счастливыми, становятся взрослыми. Зачем? Мир детей всегда такой прекрасный. Картофель аккуратно отделили от молодых побегов, которые положили в серое место. Печь растопилась, затрещала углями и поглотила большой, размером с Элистерову ладонь, корнеплод.

Вечер удался весёлый. Элистеру с женой удалось сочетать ужин с игрой, что получилось великолепно. Правила рождались из ничего, а дети подхватывали их, мотали на ус, подстраивались и играли. Празднество вышло отменное. Томми переодели в шаха, вручили ему скипетр - картошку на длинной палке и велели выбрать победителя, чтобы разделить с ним власть, то есть картошку. Дети старались изо всех сил - проморгать ни в коем случае нельзя было, ведь от этого зависело, будут ли они сегодня есть или нет - часто не обходилось без слёз, а мудрый шах то и дело поглядывал на головку скипетра, облизываясь. В конце концов фантазия Элистера иссякла, и он попросил мудрого шаха Томми назвать победителя. Мальчик в грязном тюрбане начал показывать пальцем на всех участников сразу, и победителя определить так и не смогли. Томми получил свою законную половину, а остальное разделили трое соперников. Элистер остался голодным. Жена его подобрала несколько обгорелых корок, высосала из них оставшиеся соки и мякоть, пытаясь представить, что это вовсе не корки, а сочный плод картофеля. Но диггер был сыт тем, что сегодня его семья не осталась без пищи. А завтра - это слишком далеко и так нелегко представить. Жена уложила детей, прикрыла дверь поплотнее, разделась и легла под лоскутное одеяло, прильнув к Элистеру. Он почувствовал твёрдость её тела откуда там быть мягкости? - и обнял её. Трудно было себе представить, какова была бы жизнь, если бы не Атомный Июль. Жить бы сейчас было намного легче: еды было бы вдоволь, в реках была бы вода, а не помои; в мусорных кучах не копошились бы мутанты, да и жена была бы мягкой, округлой, чистой и пахучей. Да и вообще - чертовщина эта штука - жизнь. Она не жестока она убийственна. За любой человеческий поступок она тебя убивает. Ты родился. Ты считаешь, что это хорошо. Но Жизнь говорит тебе: "Зря ты это сделал. Теперь страдай! И ты страдаешь. Чтоб отвлечься от мук, жизненных забот, ты ищешь себе спутника жизни. Нашёл - хорошо! Но Жизнь опять с тобой не согласна. И тут ты хочешь закрепить свою связь со спутником хорошо это. А Жизнь - бац! - любишь кататься, люби саночки возить. Рождается ребёнок. Ну в этом что плохого? Продолжение рода, всё-таки. Но Жизнь опять так не думает: ребёнок вынужден расти в голоде и холоде, и он в конце концов становится тобой. Да, он - это я, в этом уж что плохого? "А то, что оба вы - это плохо" - говорит Жизнь. Элистер долго не мог уснуть. Когда думал о невыносимости бытия, когда позволял себе помечтать: уносился мыслью далеко от родных холмов; то взлетал высоко-высоко, то зарывался в самые недра Земли; то покидал земную атмосферу, оказывался на посеребрённом звёздной пылью куполе Вселенной, догоняя корабль СЗЭ, танцуя вокруг него, углубляясь в двигательные отсеки, всматриваясь в бледные лица пассажиров большого ковчега; то опускался на грешную Землю, проносясь стайкой невесомых атомов над Мёртвыми зонами, теряя равновесие в потоках смертельного рентгена. Его всё время тянуло к Мёртвым зонам, как будто он знал, что не мёртвые они совсем, что они намного живее любых других районов Земли. Надо только знать, какой район ещё жив. Живые всегда требуют помощи, но никто их не слышит. Маленьким диггерам нет никакого дела до больших, так же, как и большим до маленьких. И гора, и Магомет всегда стоят на месте, а помощи просят все. Элистер тоже нуждается в помощи, он просит её, но ему не на кого надеяться, кроме как на самого себя. А если помочь Мёртвой зоне? Хотя бы одной, самой живой! Она, безусловно, поможет ему. Да! Элистер вскочил посреди ночи: жена и дети спали. Угли в печи уже потухли, лишь несколько розоватых точек то и дело поблёскивали, как звёзды в облачную погоду. Он тихо оделся, собрал кое-какие вещи в мешок и, бросив на свою семью прощальный взгляд, хотел было уходить, но решил остаться совсем на чуть-чуть. Он вытащил из дырки в стене очередной клочок ткани, как это делают дети, достал из печи остывший уголёк и... задумался. Что же написать? Он ведь не умеет писать. Этакий пещерный человек в атомную эпоху. Тогда Элистер представил себя ребёнком. Он пытался отобразить на "холсте" не сырые факты, которые были бы больше похожи на оленей на своде потолка в пещере первобытного человека, а чувства. Он легко орудовал угольком. Поймут ли они? Поймут. Если что - Джимми им разъяснит, он ведь ещё не совсем взрослый и детский язык должен понять. Но он уже и не ребёнок и пока остаётся в семье за главного. Элистер вышел в беззвёздную глушь, оставив догорать в печи маленькие красные искорки. На полу, развёрнутый, лежал лоскут ткани со странными чёрными линиями, на утрамбованном сене лежала жена, а в углу, за кучей тряпья и сухих веток, в детских, беззаботных снах ворочались дети.

Читать дальше