Святослав Логинов - Никто и звать никак

Семья Антоновых-Сергеевых была правильной, можно сказать, классической. Когда-то Сергей отчаянно влюбился в Юленьку. То есть, это он теперь искренне верит, что влюбился именно в Юленьку, а тогда он не очень различал, какая личность симпатичной девушки притягивает его. А Юляшке Сергей поначалу не особо понравился, и она для общением с ухажёром старалась вытолкнуть свою смирную подругу. Потом, может быть, и жалела, но было поздно: Юленька и Сергей полюбили друг друга бесповоротно. Вторая пара сложилась по остаточному принципу. Юляшка пошмыгала носом, но на предложение Антона согласилась. И, в конечном счёте, не прогадала. Безалаберный Антон больше подходил ей по характеру. А то, что в браке с Антоном именно Юляшка была лидером, то оно и к лучшему. Антон бы накомандовал.

Таков был семейный идеал, социально-одобряемая модель. Но могло случиться и случалось порой, что пары по остаточному принципу не образовывались, и одинокие сотельники искали счастье, заключая союзы с обитателями других тел. Там, в свою очередь, образовывались неприкаянные личности, и семейная цепочка разрасталась во все стороны, захватывая всё новые и новые тела.

Лет семьдесят назад «Семейный Дом» был знаменитой общиной, включавшей почти две тысячи тел. Практикующие психологи визжали от восторга, изучая межличностные отношения цепной гиперсемьи. Помимо простых и закольцованных цепей в семье выделялись полигамные и полиандрические узлы, имелись тела-отстойники, куда сбрасывались одинокие, постаревшие личности, уже не способные содержать собственное тело. Защищались диссертации по топологии цепной семьи, и связность «Семейного дома» достигала астрономических величин.

Говорилось даже, что это прообраз будущего устройства общества, однако всему приходит конец. Всё меньше приходило в семью новых тел, всё больше становилось отстойников, которые постепенно превратились в обычных бомжей. Здание, некогда выстроенное специально для «Семейного Дома», обветшало и превратилось в одно из самых трущобных общежитий. Туда и устроилась Юленька с Юляшкой на должность консьержки, а попросту – вахтёра. Она сидели в крохотной стеклянной будочке при входе и должна были проверять пропуска, которых всё равно почти ни у кого не было. Кроме того, у вахтёра имелся портативный идентификатор личности и электрошокер – усмирять буйных и непокорных. Драки в общежитии случались редко, почти у каждого постояльца помимо двух собственных человеков, была подсажена парочка, а то и две нахлебников, утерявших где-то свои тела. Народ смирный, битый, и будели попадался среди них драчун, сотельники воли ему не давали, так что мог буян только ругаться, а к кулакам доступа не имел. Шокер висел у Юляшки на поясе для порядка и общего поднятия авторитета.

Никакие господа, претендующие на Сонечку, больше не появлялись, но никто не обманывался спокойствием, знали, что затишье временно. Подсадку личности с полной гарантией безопасности можно делать начиная с десяти лет, и всё, что было до того, всерьёз можно не принимать – обычные попытки заранее договориться и перекупить ребёнка.

В свой срок Витя-Виталя пошли в школу. Сонечка и здесь оказалась изгоем. Нет человека – некому и в школу ходить. С Соней занимались дома отцы, а по утрам она ходила с мамами дежурить в общежитии. К тому времени Юленька-Юляшка дежурила не по вечерам, а в утреннюю смену. Поначалу Сонечка играла рядом с маминым постом, постепенно стала уходить вглубь ветхого здания, куда и полиция нравов заглядывать не осмеливалась. Сонечку знали и не трогали – слишком много глаз было вокруг. Зато её и не стеснялись; общежитие быстро отучает от таких глупостей, как стеснительность. Тела питались, испражнялись, совокуплялись у всех на виду, расчёсывали язвы и колтуны, занимались онанизмом и вели долгие, ни к чему не приводящие разговоры о том, как бы устроить жизнь получше. Сонечка, ускользнув от мам, бродила по бывшим рекреациям, забитым телами, пристально разглядывала то, что принято скрывать от посторонних взглядов, порой задавала вопросы, не сморгнув, выслушивала ответы, иногда бесстыдно откровенные, чаще – бессмысленные, молча шла дальше. Также молча выслушивала она грязную ругань, которая частенько раздавалась в ответ на недетские вопросы девочки.

Сонечка вообще мало говорила, и, когда изнервничавшаяся Юленька или Юляшка гневно спрашивала, куда Соня в очередной раз запропала, отвечала коротко:

— Гуляла.

Один из общежитских коридоров, ближайший к хозяйственному блоку, заканчивался не тупиком, а дверью. Сонечка, когда забредала в эти места, непременно дёргала дверь, надеясь, что сможет пройти дальше, но дверь была заперта. И всё же, недаром сказано, если очень долго стучаться отворится любая дверь. Дверь отворилась, Сонечка заглянула внутрь.

Должно быть, прежде здесь был туалет, а вернее – ванная комната, но потом семейный совет решил, что содержать отдельное помещение для подобных нужд, было бы непозволительной роскошью, и бывший сортир переделали под спальню. Туда как раз помещалась кушеточка, на которой можно было лежать, подогнув ноги. На этом одре лежала старуха. Даже Сонечка, досыта находившаяся по здешнему бомжатнику, не могла бы сказать, сколько лет хозяйке отдельного апартамента. Она была чудовищно, невообразимо стара. И несло от неё чёрной перестоявшейся горечью, очевидно, укрывшись за крепкой дверью, старуха годами избегала обязательных гигиенических помывок.

— Чего встала? – проскрипела старуха. – Заходи, раз пришла.

— От тебя воняет, — сказала Сонечка.

— Вот издохну, тогда будет вонять. А это – ерунда.

Стараясь дышать ртом, Сонечка протиснулась в комнатку.

— Ты знаешь, я кто? – сиплые слова с трудом исходили из старушечьего горла. – Я богачка. Весь дом принадлежит мне, и в этом теле я живу одна, — старуха зашлась хриплым смехом, похожем на кашель. – Что, не верится? Мне и самой не верится. Только дом построен на средства общины, а из всей общины осталась одна я!

— Так его давно государство забрало, — возразила умненькая Сонечка.

— Мне насрать, — прокашляла старуха. – А вот ты, кто?

— Я Соня. Мы с мамами тут работаем.

— Работать, это хорошо, — старуха ухватила Сонечку за руку, заставила сесть на неопрятную постель. – Ишь, тельце какое славное… от тебя, небось, не воняет, ароматами попахивает.

— Пустите. Меня мамы ищет.

— Пускай поищет. Я девочек не ем. Сколько тебе годочков? Ай, сколько бы ни было, тельце вон какое ладненькое. Ты ведь хорошая девочка, правда? Тебе ведь не жалко будет в своём тельце маленького уголочка для бабушки Леры? Ты не пугайся, я совсем нормальная, я даже помню, как меня зовут. А тебя как зовут, доча?